Вацлав Михальский - Одинокому везде пустыня
- Отца из Махачкалы отправили в Москву, там они где-то и встретились с Рокоссовским. Фамилия звучная, я сразу запомнил. А отца, может быть, и не арестовали бы, кто знает, если бы он не поскандалил с соседом из-за собаки. У нас была собачонка Дэзька, небольшая такая, что-то вроде помеси пуделя непонятно с кем. Она у нас в квартире жила, мама ее обожала. А соседу Дэзька чем-то не угодила, и однажды, когда она бегала во дворе, он дал ей пинка, а отец увидел. Ну и вышел скандал, он у меня старик вспыльчивый. А сосед, больной водянкой толстун, начал орать, что, мол, людям жить негде, а эти баре собак развели, враги народа, и я, дескать, тебя, польскую морду, упеку! Он был штатный сексот, со стажем. И написал донос в Москву. Это отцу потом рассказали, после освобождения. Местные начальники его высоко ценили как врача и сажать его было совсем не в их личных интересах. А этот гад скончался от водянки, и мой отец, все зная, пытался ему помочь. Такой человек. Когда я обмолвился по этому поводу, он мне, знаешь, что ответил? "Я врач. Я и Иуду Искариота взялся бы лечить, даже после того, как он предал в Гефсиманском саду…"
Душа Сашеньки прямо-таки горела от желания открыться Адаму, но она опять сдержалась, не преступила данную матери клятву.
- Ой, солнце садится! А который час, Адась?
Адам поискал среди одежды свои наручные часы и не нашел их.
- Часы куда-то пропали, - сказал от с тревогой.
- Сейчас найдем. Отвернись, я оденусь.
Сашенька быстро оделась.
- А теперь я отвернусь, ты оденься. Потом будем искать сантиметр за сантиметром. Найдем, не бойся!
- Хотелось бы, - сказал Адам, одеваясь. - Мамин подарок за то, что я институт окончил. Она не ожидала такой прыти от своего оболтуса… Ха-ха-ха! Вот они, в сапоге! Но почему в сапоге?
- Потому что мы раздевались как бешеные! - рассмеялась Сашенька. - Не помнишь? Слава Богу, что нашлись!
- Еще бы! - сказал Адам. - Я бы здесь землю носом рыл до следующего утра… А у тебя почему нет часиков?
- Не заработала.
- Ладно. я тебе подарю.
- Когда рожу сына?
- Думаю, раньше, - уверенно сказал Адам. - Ну что, потопали восвояси?
- Потопали. Боже ты мой, а юбка у меня - как корова жевала!
- Похоже, - улыбнулся Адам. - Да и гимнастерки у нас с тобой не краше, и мое галифе. Ладно, в жизни раз бывает восемнадцать лет! Гулять так гулять!
- Тяжело идти, - пожаловалась Сашенька, - столько колдобин! Кажется, когда сюда шли, их было поменьше.
Солнце опускалось за холмы так торжественно, так картинно, что они шли и то и дело оглядывались. Когда до их перелеска оставалось метров двести, Сашенька оглянулась в очередной раз, оступилась и вскрикнула от неожиданной резкой боли в ступне.
- Что такое? - подхватил ее за талию Адам.
- Не знаю. - Сашенька замерла на одной ноге.
Адам бережно усадил ее на землю, ловко стянул с нее сапог, размотал портянку.
- Так, а теперь чулочек сними!
Сашенька послушно сняла хлопчатобумажный чулок в резинку.
- Сейчас посмотрим. Так больно? А так? А вот тут?
Она только кивала головой.
- Понятно. Латеральное[3] растяжение голеностопного сустава, - поставил он диагноз. - Перебинтуем потуже и дочапаем.
- А у меня нет бинта, - растерянно сказала Сашенька.
- Ничего, у меня свой. - Он достал из подаренной ему Грищуком сумки упаковку бинта и туго перебинтовал ей ногу.
- Как ты бинтуешь здорово! - удивилась Сашенька.
- Еще бы мне не бинтовать, я столько перекрутил этих бинтов, что, наверное, земной шар можно было бы обвязать. - Он одел на нее сапог, поднял ее на руки и понес.
- Ты что, Адась? - пробовала протестовать Сашенька, крепко обняв его за шею. - Я тяжелая!
- В смысле, беременная?
- В смысле, что во мне сорок пять килограммов, а с сапогами и того больше! Я сама пойду, Адась!
- Лучше не мешай мне идти, хорошо? А как устану, понесу тебя на плече, а потом на другом… Мне пока нормально. Зато будет что вспомнить! Как я тебя на руках носил!
- Ты надорвешся, Адась!
- Своя ноша не тянет, главное - держись крепче!
- Слушай, лучше возьми меня к себе на закорки, - предложила Сашенька, когда они чуть не упали из-за того, что Адаму было не видно, куда он ступает.
- Не-а! Так я тебя вижу, а на закорках… Немножно осталось. Какие у тебя душистые волосы!
- Это от трав, мы ведь в своем травяном уголке полдня провалялись…
Когда они добрались до края поляны, Адам опустил ее на землю и сам сел рядом.
- Вот мы и дома. - Он кивнул в сторону перелеска, до которого оставалось метров двадцать.
- Представляешь, я на самом деле ощущаю наш грузовичок как родной дом! - сказала Сашенька с тревогой и удивлением в голосе. - А завтра мы тронемся в путь. А что значит "госпиталь второй линии"?
- А то и значит. Просто их три: первая, вторая, третья. Третья ближе к тылу, первая - к передовой, а вторая - где-то посередине.
- Интересно, далеко отсюда?
- Ну, этого тебе Грищук не скажет. Он у нас строго блюдет военную тайну. А вон он и сам, кажется, к нам идет. Поднимайся! Опля! Так, держись за меня и не наступай на больную ногу. Главное, ты ее не натружай сверх меры - и все будет в порядке. Пошли потихоньку.
- Ребяточки, да где ж вы пропадали? Да я ж вас обыскался! - почти подбежал к ним Грищук. - Адам, звонили из штаба армии, требовали, чтобы ты туда прибыл к четырем часам. Там у них кто-то ранен, и собирают лучших хирургов на консилиум, ну и дальше на саму операцию. Дай им Раевского - и все! А где ж тебя взять? Я Васю послал. Ух, нахлобучка мне будет, Боже ж ты мой!
- Вы ведь сами отпустили, - сказал Адам.
Сашенька зарделась: ей было приятно, что в штабе армии ценят ее мужа.
- Сам, сам! Я не в обиде, просто рассказываю, как дело было. А что у нас с ножкой, что это мы шкандыбаем? - обратился Грищук к Сашеньке.
- Связки растянула, оступилась, - ответил за нее Адам.
- Ну невелика беда! Эх, а какие фотки получились - хоть на выставку! Айда, посмотрим! А ты черканула матушке письмецо?
- Вот оно. - Сашенька вынула из сумки солдатский треугольник[4].
- Гарно, - принимая письмецо, сказал Грищук. - А теперь фотки выберешь, и мы Колю направим в штаб фронта к моему корешу. И завтра, а самое позднее - послезавтра все будет у твоей мамочки.
Фотографии очень понравились и Сашеньке, и Адаму.
- Какой вы мастер, Константин Константинович! Мой муж получился краше ясного сокола, да и жена вроде ничего! - радостно сказала Сашенька.
- Оба хороши! Не лучше, чем в жизни, но приблизительно, - подхватывая ее веселый тон, согласился Грищук. - Отбирайте для мамы, и сейчас мы Колю снарядим. Все будут любоваться, а мамочка гордиться своей дочурой и всплакнет, наверное…
- Моя мама не плачет. Она все слезы выплакала.
- Понимаю, - сказал Грищук. - Она не одна такая в России.
Из тридцати пяти фотографий Сашенька и Адам отобрали для Анны Карповны одиннадцать штук. И, как только стемнело, шофер Коля повез пакет в штаб фронта для передачи "лично в руки" указанному ему Грищуком медицинскому интенданту.
Хоть они и не хотели натружать Сашенькину больную ногу, а получилось так, что натрудили. Сашенькин топчанчик уехал с Колей в грузовичке, так что лечь отдохнуть ей было негде, и они с Адамом ходили от машины к машине, присматривая, чтобы хорошо погрузили раненых, потом ужинали вместе с братьями-хирургами. Сашенька чувствовала, что нога в сапоге распухла, и думала: как же она теперь снимет сапог?
Почти все машины уехали с ранеными, палатки разобрали, и лагерь сделался пустым, каким-то маленьким и жалким.
На вечерней поверке Грищук объявил оставшимся в строю:
- К утру машины вернутся, водители отдохнут. Мы все денек перекантуемся, а к вечеру уедем отсюда навсегда. Есть приказ о передислокации нашего ППГ. Будем исполнять. И еще хочу вам доложить, товарищи: вчера наш главный хирург Адам Сигис-змундович и старшая операционная сестра Александра сочетались законным браком в районном загсе, честь по чести, и теперь Александра Александровна тоже носит фамилию Раевская. Прошу любить и жаловать! - Константин Константинович совсем не по-военному захлопал в ладоши.
После неловкой паузы стоявшие в строю поддержали его довольно жидкими аплодисментами. Мужская часть строя восприняла известие не без зависти к Адаму, а женская - к Сашеньке.
- Разойдись! - скомандовал Грищук.
Строй смешался, новобрачных окружили, поздравляли, желали счастья, им улыбались. За мужчинами Сашенька не следила, они ее не интересовали, а по растерянным лицам некоторых медсестричек видела, что они явно огорчены и завидуют ей тяжело, люто. Известие так ошеломило всех, что многие не смогли скрыть этого. А одна медсестричка, рыжеволосая дородная красавица Наташа, не выдержала и убежала рыдая в глубь перелеска. Многие знали, что Адам благоволил к ней раньше, до Сашеньки. Так что из объявления Грищука не получилось ожидаемого им всеобщего ликования и восторга.
