Снег Энцелада - Эдуард Николаевич Веркин
Я шагал по переулку и никак не мог добраться до улицы Кирова, я должен был добраться до нее уже три раза, но улицы Кирова не было. Тогда я развернулся, отправился обратно и буквально через минуту наткнулся на нужную мне улицу, я узнал ее. Минуты две стоял на перекрестке, пытаясь понять, направо или налево, выбрал налево и угадал — буквально через десяток шагов я увидел дом Снаткиной. Он стал выше и поменял цвет, но без сомнения это был дом Снаткиной — возле него стояла «восьмерка». Я попробовал в нее забраться, но не смог открыть замок, захотелось пить, так всегда после соленых орехов.
Подошел к колонке, надавил. Рычаг безвольно провалился под рукой, воды в колонке не было. И воздуха, давление в системе отсутствовало. Забавно, нет связи, Интернета и водокачки.
Отправился на двор, посмотрел в колодец. Из глубины тянуло теплом и тиной, вода блестела, но уровень ее заметно опустился.
Отправился в дом.
Снаткина смотрела телевизор. Я остановился и попробовал послушать. Кажется, телевизор был неисправен, звук долетал искаженным, перемолотым, я слышал слова, однако не понимал их смысла, словно этот смысл пропустили через шредер, белый шум, от которого в углу моего правого глаза началось серебристое мерцание.
Роман был в своей комнате и пытался сварить еды на электрической плитке, какую-то дрянь с тушенкой, томатными бобами и луком, судя по запаху, не получалось. Или наоборот.
— Витенька, ты вовремя. Я тут готовлю, фирменный рецепт… Питательная похлебка «Гуинплен»…
Роман захихикал. Я испугался, что он тоже нажрался, эскалация алкоголизма вокруг не радовала.
— Универсальное блюдо — «Гуинплен»! Съешь «Геркулес» — и накачайся, отведай «Гуинплен» — и улыбнись!
Радон. Проклятый радон действует.
— Мне, кстати, с утра Надежда Денисовна позвонила, — сказал Роман. — Попросила зайти.
— Позвонила Надежда Денисовна?
— Ну да. Попросила помочь. Аглае с утра было надо к врачу, вот она и попросила меня… На всякий случай, подстраховать.
Роман помешал похлебку.
— Тебе она, кстати, звонила, но ты не доступен.
— Связь отключили, — сказал я.
— Да?
Роман отложил ложку, достал телефон.
— Действительно… — Роман подышал на экран, протер о рукав. — А с утра еще была… А почему нет связи?
Роман поднял руку с телефоном повыше.
— Испытывают новые вышки. А старые на фиг ломают. Или одновременно. Как сходили в больницу?
— Ну, сходили… — ответил Роман. — Капельницу поставили. Но сегодня Аглае гораздо лучше, она вроде на работу собиралась.
— Что говорят?
— Переутомление… типа того… А ты где болтался? Блин!!!
Похлебка убежала, плитка зашипела, над розеткой проскочила искра, телевизор замолк.
— Пробки вышибло, — сказал Роман.
— Пробки! — заорала Снаткина. — Пробки вкрутите!
Роман отправился вкручивать пробки.
Во вкручивании пробок есть нечто настоящее. Хотя их сейчас не вкручивают, нажимают на белую кнопку, но иногда и такую надо вывернуть, зачистить контакты. Сейчас вместо пробок используются автоматы, это совсем не то.
Через минуту телевизор заработал, а Роман вернулся.
— Я встретился с отцом Максима Куприянова, — сказал я.
Роман попробовал похлебку.
— Дерьмо получилось, — равнодушно сказал он. — Наверное, надо кетчупа добавить. Или горчицы.
Гуинплен не взлетел, такое случается.
— И что он сказал?
— Сказал, что сам виноват.
Я взял ложку и попробовал. Горчицы не хватало. И картошки. Надо поесть. Без горячего утомительно, можно испортить желудок, какой уж там Гуинплен.
— Куприянов сказал, что виноват он. То есть отец. Не обращал внимания на сына тогда, а теперь они с женой видят его… в толпе, примерно такой расклад.
— И все? Больше ничего интересного?
— Сказал, что записка, которую оставил Максим, ненастоящая…
— Вот как?
— Я сомневаюсь, что он сам настоящий… Куприянов…
Роман постучал ложкой по кастрюле, затем отлил себе в миску.
— То есть Куприянов ненастоящий?
— Я его не вспомнил… этого… Отца Макса я помню — я с ним тогда разговаривал, а этот другой.
— Рост другой?
— Руки.
Роман достал хлеб, накрошил в миску, стал есть.
— Ты не узнал его руки? — уточнил Роман.
Я кивнул.
— Но это мог быть он? Он мог измениться?
— Мог, — сказал я. — Он сам сказал, что изменился… Кардинально то есть, поменял себя изнутри и преобразился внешне… в общих чертах…
Роман подозрительно поглядел на меня.
— Что? — спросил я.
— Ты что, Витя, бахнул? — спросил Роман.
— В каком…
— В прямом. У тебя язык заплетается, и пивом от тебя разит. Ты что, развязал?
Я не стал отвечать на этот хамский вопрос.
— Так нельзя, Витя, ты же взрослый человек! Ты сколько лет не пил? Пятнадцать? Для тебя же сейчас это смертельно, белку легко поймать…
— Не белка, но горностай, — сказал я. — Рома, ты сам квасишь каждый день.
— А как тут не квасить?! Я же чувствую… Чувствую, что неладно…
Роман отодвинул миску, вытер губы, закинул в рот жвачку.
— А по ночам кто-то в окно лезет…
— Это всего лишь Снаткина, — сказал я. — Она любительница, ты знаешь.
— Это не Снаткина, это… я чувствую… Что ты пил?
— В ассортименте… — ответил я. — Белки не будет, я контролирую ситуацию.
— Кстати, о контроле…
Роман был излишне серьезен, что подозрительно, он серьезностью никогда не отличался… За семнадцать лет люди меняются, был плясун, стал… А я вот не знаю, кто сейчас Рома. Это он мне сказал, что звукорежиссер, может, он и режиссер, но что, если не звуко… Хазин же изменился, почему бы не измениться Роме? Я сам изменился, я ведь…
— Улики у тебя? — спросил Роман. — Ты их проверяешь?
— Какие… а, улики… В чемодане, где еще… Каждый день проверяю. Пойдем, проверим вместе… То есть пообедать надо сначала…
Роман подвинул мне кастрюлю.
В принципе, Гуинплен был не настолько плох, как казался, да, бобы не успели развариться, а лук похрустывал, впрочем, альденте я люблю. Я съел больше половины кастрюли, после чего принял пару таблеток активированного угля от потенциальной изжоги, и мы перешли в мою комнату.
Я вытащил из-под кровати чемодан, открыл. Кепка, окурки Федора, пробирка Бородулина, пробирка Сарычева, дневник Кости, карта памяти. Стоит завести отдельную шкатулку.
— Возьмешь себе? — спросил я. — Забирай.
— Не… Пусть у тебя остаются. И это…
Роман сунул мне зажигалку.
— Положи к остальным… Я что-то стал все терять… А ты… ты в какой-то шерсти…
Это белка.
— Федю навещал. Хотел спросить…
— С ним бухал, что ли?
— Нет, он уже был… У него хорька забили.
— Фигурально?
— Буквально. У него был такой… хорек, его грохнули прялкой… А Федя этого хорька очень любил… А когда хорек дохнет, у него шерсть
