Сцены из жизни провинциала: Отрочество. Молодость. Летнее время - Джон Максвелл Кутзее

Кутзее, я думаю, как раз таким и был. Постановил себе, что будет экзистенциалистом, романтиком и распутником. Беда в том, что качества эти в нем отсутствовали и как ими быть – экзистенциалистом и прочими – он не знал. Свобода, чувственность, эротическая любовь – они оставались для него головными идеями, не потребностями тела. Не обладал он нужными для них дарованиями. Не был чувственным существом. Подозреваю к тому же, что женщин он предпочитал холодных и отчужденных.

Вы сказали, что не стали читать его последнее письмо. Вам никогда не довелось пожалеть об этом решении?

С чего бы? Почему бы я об этом вдруг пожалела?

Ну, Кутзее был писателем, он мастерски владел словом. Что, если не прочитанное вами письмо содержало слова, которые тронули бы вас, а то и изменили ваши чувства к нему?

Мистер Винсент, это для вас Джон Кутзее – великий писатель и герой, я это понимаю, – иначе зачем бы вам было приезжать сюда, зачем писать о нем книгу? Но для меня – извините, что я так говорю, однако он умер, и ранить его чувства я уже не смогу, – для меня он ничто, пустое место, и был пустым местом, всего-навсего источником раздражения и замешательства. И сам он был ничем, и слова его были ничем. Я понимаю, вас сердит то, что я выставляю его дураком. И тем не менее для меня он дураком и был.

Что касается писем, писать к женщине – еще не значит любить ее. Этот мужчина не любил меня, он любил идею, фантазию о любовнице-латинянке, родившуюся в его голове. Лучше бы он полюбил вместо меня какую-нибудь писательницу, еще одну фантазерку. И оба были бы счастливы и занимались бы целыми днями любовью, которая соответствовала бы их представлениям друг о друге.

Мои слова кажутся вам жестокими, однако я не жестока, я всего лишь практична. Когда мужчина, преподающий моей дочери английский язык, мужчина, совершенно для меня посторонний, присылает мне письма, наполненные рассуждениями о том и об этом, о музыке, о химии, о философии, об ангелах, богах и не знаю уж, о чем еще, и так страница за страницей, да еще и со стихами, я не прочитываю их до конца, не запоминаю для будущих поколений, у меня возникает только один простой, практический вопрос, а именно: «Что происходит между этим мужчиной и моей дочерью, совсем еще ребенком?» Потому что – вы уж простите мне эти слова – за всякими изысканными выражениями обычно кроется то, чего мужчина хочет от женщины, а это вещь очень существенная и совсем простая.

Значит, там были и стихи?

Я ничего в них не понимала. Это у нас Мария Регина любила поэзию.

Вы о них совсем ничего не помните?

Стихи были очень модернистские, очень интеллектуальные и очень непонятные. Потому я и говорю: все происходившее было большой ошибкой. Он думал, что я из тех женщин, с которыми можно лежать в постели, в темноте, и рассуждать о поэзии, а я была совсем другой. Я была женой и матерью, женой мужчины, заключенного в больницу, которая мало чем отличалась от тюрьмы или могилы, и матерью двух девочек, обязанной оградить их от мира, в котором люди, захотевшие украсть ваши деньги, приходят к вам с топорами. У меня не было времени на жалость к молодому невежде, который падал к моим ногам, унижался передо мной. И честно говоря, если бы мне потребовался мужчина, такого, как он, я не выбрала бы.

Потому что, поверьте, – я вас задерживаю, простите, – да, вы уж поверьте, бесчувственной я не была, ничуть. Я не хочу, чтобы у вас создалось обо мне ложное впечатление. Я вовсе не утратила вкус к жизни. По утрам, когда Джоана уходила на работу, а Мария Регина в школу и свет солнца проникал в нашу квартирку, обычно такую темную, мрачную, я иногда стояла в его лучах перед открытым окном, слушала птиц, чувствовала, как солнце согревает мне лицо и грудь, и в эти минуты мне так хотелось снова стать женщиной. Я же не была такой уж старой, я просто ждала. Вот так. И довольно об этом. Спасибо, что выслушали.

Вы говорили, что хотите задать мне какой-то вопрос.

Ах да, я и забыла, у меня же есть к вам вопрос. Он вот какой. Обычно я в людях не ошибаюсь, так скажите мне, ошиблась ли я в Джоне Кутзее? Потому что, на мой взгляд, он, если честно, был пустым местом. Человеком, ничего не значившим. Может быть, он и умел хорошо писать, умел талантливо играть словами, не знаю, я его книг не читала, мне они были неинтересны. Я знаю, что впоследствии он приобрел серьезную репутацию, но был ли он и вправду великим писателем? Потому что, по моим понятиям, для того, чтобы стать великим писателем, мало умения играть словами. Нужно еще быть великим человеком, а он великим человеком не был. Он был маленьким человечком, ничего собой не представлявшим. Я не могу дать вам список причин – а, б, в, г, – которые позволяют мне говорить так, но с самого начала, с той минуты, когда я его впервые увидела, у меня сложилось именно такое впечатление, и в дальнейшем ничто его не изменило. Вот я и спрашиваю у вас. Вы глубоко изучили его, собираетесь написать про него книгу. Так скажите: каково ваше суждение о нем? Я была не права?

Суждение о нем как о писателе или как о человеке?

Как о человеке.

Ничего не могу сказать. Я не склонен высказывать суждение о человеке, с которым ни разу не встречался. Думаю, однако, что в то время, когда он познакомился с вами, Кутзее был одинок, неестественно одинок. Возможно, этим и объясняются некоторые – как бы это сказать? – некоторые странности его поведения.

Откуда вам это известно?

Из оставленных им записей. Я просто сложил два и два. Он был одинок и упал духом, отчаялся.

Так ведь и все мы временами падаем духом, такова жизнь. Если ты