Иван Бунин - Том 3. Произведения 1907–1914
Мысль о неизбежном наследии рабства и об ответственности каждого человека за свою судьбу, неизбывные думы о беде и вине народной, о трагически кризисном состоянии русской жизни пронизывают всю книгу. Криком боли прорываются они в споре Балашкина и Кузьмы. Перечисляя злодеяния власть предержащих, по-своему повторяя мартиролог русской литературы, когда-то составленный Герценом: «Пушкина убили, Лермонтова убили, Писарева утопили, Рылеева удавили… Достоевского к расстрелу таскали, Гоголя с ума свели… А Шевченко? А Полежаев?», Балашкин яростно вопрошает: «Скажешь, — правительство виновато? Да по холопу и барин, по Сеньке и шапка. Ох, да есть ли еще такая сторона в мире, такой народ, будь он трижды проклят?» — «Величайший народ, а не „такой“… — возражает Кузьма. — Ведь писатели-то эти — дети этого самого народа». Спор ничем не кончается. Бунин далек от поспешных и односторонних выводов.
Тихон и Кузьма — в центре повествования. Незаурядные, сильные, во многом разные натуры. Различны их пути — хозяина-торгаша и самоучки-правдоискателя. Но судьбы их родственны и даже типичны. Оба с великими тяготами пробивались в люди, не получив ни наследства, ни образования, ни навыков, ни семейных традиций. Но оба и надорвались. Итоги прожитой жизни плачевны у обоих. Осмысление их печального опыта становится ведущим мотивом книги. Недаром Бунин подробно изображает Красовых в переломный момент, когда пробудилось их самосознание, когда они стали способны к самоанализу, к воспоминаниям, к безжалостному подведению итогов: «Чудной мы народ! Пестрая душа! То чистая собака человек, то грустит, жалкует, нежничает, сам над собою плачет…» «Господи боже, что за край! Чернозем на полтора аршина, да какой! А пяти лет не проходит без голода. Город на всю Россию славен хлебной торговлей, — ест же этот хлеб досыта сто человек во всем городе». «Эх, и нищета же кругом! Дотла разорились мужики, трынки не осталось в оскудевших усадьбишках, раскиданных по уезду… Хозяина бы сюда, хозяина!» — так временами озлобленно думает Тихон Ильич.
Еще резче, острее мыслит и чувствует Кузьма. «Обдумывая свою жизнь, он и казнил себя, и оправдывал. Что ж, его история — история всех русских самоучек. Он родился в стране, имеющей более ста миллионов безграмотных. Он рос в Черной Слободе, где еще до сих пор насмерть убивают в кулачных боях, среди великой дикости и глубочайшего невежества. «У, анафемы, до чего затоптали, забили народ!» «Русь, Русь!.. Ах, пустоболты, пропасти на Вас нету! Вот это будет почище — „депутат хотел реку отравить“… Да, но с кого и взыскивать-то? Несчастный народ, прежде всего — несчастный!..»
Однако, издерганные, недовольные, Тихон и Кузьма часто впадают в крайности, запутываются в обвинениях и самооправданиях. Их думы, их споры, их суждения о себе, о народе, о России нельзя целиком отождествлять с авторским взглядом на мир. Но в их ожесточенных наблюдениях есть, несомненно, достоверная, тревожащая часть правды. Авторское сознание вбирает боль и тоску героев, но и возвышается над ними. Аналитическое, исследовательское начало всегда господствует в искусстве Бунина над проповеднически-завершенным. Он ищет истоки, причины народных бед и трагедий. Зависимость человека от быта, от окружения и от собственной души, от своих верований, устремлений — не в ней ли таится разгадка?
Быт, уклад и «основы души» — центральные, неразрывные проблемы повести. Они взаимозависимы, взаимопроникаемы, быт неотделим от психологии, душа — от быта… Социально-исторические события тоже соотносятся с повседневностью, с психологией и мышлением народа. Не случайно рядом со словами о конституции, депутатах, парламенте, свободе, России соседствуют избы с крохотными окошечками и грязью вокруг, криво проложенный мостик, кондуктор в шинели с оторванным хлястиком, в галошах, забрызганных грязью при ясном солнечном дне, городской охотник в болотных сапогах, хотя никаких болот поблизости не было, заплеванный пол в трактире Авдеича, изъеденный молью салоп, которым дорожит Сухоносый, недостроенная кирпичная изба Серого, мальчишка, кричащий о всеобщей забастовке и торгующий старыми газетами, так как новые городовой отобрал… Еще сотни таких деталей и эпизодов, каждый из которых мог бы разрастись в рассказ или повесть. Для Бунина это все явления одного ряда. За ними встают вековое рабство, долготерпение народа.
Сам писатель придавал огромное значение образу Серого — самого нищего мужика Дурновки. В его отношении к жизни, хозяйству, людям, в трагически-анекдотическом поведении открывались Бунину какие-то роковые черты русских людей, общенациональные противоречия. Не случайно братья Красовы постоянно возвращаются к судьбе Серого, а Кузьма даже сравнивает себя с ним: «Ах, ведь и он, подобно Серому, нищ, слабоволен, всю жизнь ждал каких-то счастливых дней для работы». Нерасчетливость, непрестанное ожидание чего-то лучшего в жизни, детская сказочная мечта о молочных реках и кисельных берегах отмечены в поведении других героев и даже в массовых сценах. «Гуляет народ… — Надеется… — На что? — Известно на что… На домового!» Позднее Бунин скажет о Сером: «Сидит на лавке в темной, холодной избе и ждет, когда подпадет какая-то „настоящая“ работа, — сидит, ждет и томится. Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!» В невоспитанности, в невыработанности русского характера и в неустроенности, страшной отсталости быта видел Бунин самую большую беду России.
Высоко ценя А. И. Эртеля как писателя и человека, много добившегося путем самовоспитания и приобщения к вершинам культуры, Бунин разделял его суждения о России: «Русскому народу и его интеллигенции, прежде всяких попыток осуществления „царства божия“, предстоит еще создать почву для такого царства, словом и делом водворять сознательный и твердо поставленный культурный быт» (Бунин, т. 9, с. 421).
«Деревня» сильна прежде всего предостерегающим словом писателя. Жизнь народа в России предстает в состоянии глубокого кризиса и всеобщего недовольства. Страна нуждается в радикальных изменениях. Но многомиллионный народ еще мало подготовлен к гражданской активности, к разумному устроению своей судьбы. С беспощадной откровенностью свидетельствовал Бунин, какую бездну преград еще предстоит одолеть русским людям, не только экономических, бытовых, социальных и политических, но и нравственных, психологических — в характере мышления и чувств, в нравах, привычках, стремлениях и верованиях.
Сразу же принял и высоко оценил «Деревню» Горький: «…так глубоко, так исторически деревню никто не брал… Дорог мне этот скромно скрытый, заглушённый стон о родной земле, дорога благородная скорбь, мучительный страх за нее — и все это — ново. Так еще не писали (…) И Вы — дворянин Бунин, Иван Алексеевич. Не улыбайтесь, тут ни иронии, ни зависти, тут просто — факт: не дворянин не напишет так, вот и все. На днях я прочитал в рукописи одного эмигранта-революционера: „Нет предостерегающего голоса трехсотлетней дворянской крови, и оттого он провокатор“. Я, разумеется, знаю — не совсем и всегда „оттого“, но „предостерегающий голос“ — великолепно сказано! Это голос культуры, в наши дни он слышен все слабее». Непреходящее значение бунинской книги Горький видел в том, что она заставила «разбитое и расшатанное русское общество серьезно задуматься уже не о мужике, не о народе, а над строгим вопросом — быть или не быть России?», заставила «мыслить именно обо всей стране, мыслить исторически».
После обжигающе современной «Деревни» Бунин почти сразу стал писать «Суходол» (1911) — книгу об ушедших временах крепостного права, о жизни, оскудении и вырождении мелкопоместных дворян.
В новой книге нет «густоты», перенасыщенности, нервозности «Деревни». Повествование в «Суходоле» более спокойно, уравновешенно, поэтично. Обнаженная правда не лишала ее открытого лиризма, поэзии. Прообразом Суходола послужило родовое имение Каменка, а в нравах и судьбах Хрущевых угадываются факты из истории предков Бунина.
Вглядываясь в прошлое, писатель стремился понять, почему так быстро исчезло, разорилось и выродилось целое сословие мелкопоместных дворян. Дело было не только в экономике, в отмене крепостного права. Бунин ищет корни более сокровенные, его все больше и больше занимает национальная психология, «русская душа».
Размышления о суходольской душе, «над которой так безмерно велика власть воспоминаний, власть степи, косного ее быта… древней семейственности», возникают в первой главе и, варьируясь, проходят через всю книгу, образуя философскую основу повествования.
Мотив удивления, тайны, странностей, которые предстоит разгадать, главенствует в повести. С первых же строк («В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу») автор вводит в сферу необычного, запутанного, странного. Странной кажется привязанность Натальи, тети Тони и даже Аркадия Петровича, отца молодых Хрущевых, к Суходолу, к родовой разоренной усадьбе, где столько горя видели они. Странными были и взаимоотношения людей в Суходоле: дед был убит незаконным сыном своим, от несчастной любви сошла с ума тетя Тоня, нелепо погиб Петр Петрович: «Странными, непонятными были характеры людей, совмещающие в себе и доброту, беззаботность, мечтательность, и жестокость, своеволие, капризность, и смирение, долготерпение, покорность».
