Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Хульда Гарборг
Мы все были здоровые, холеные, хорошо одетые дамы, вполне сознающие и наслаждающиеся сознанием, что мы стали зрелыми и безупречными людьми. Мы подтрунивали над нашими морщинами и дерзкими седыми волосами, появляющимися кое-где, но мы восхищались друг другом и настраивали себя к работе.
О наших мужьях мы говорили в шутливом тоне. Иногда наши замечания становились резкими и злыми, но все-таки они оставались всегда в границах уважения и любезной тактичности. Ведь наша гордость — быть всегда безупречными. Но мы часто употребляли слово «бедный», чувствуя притом свое превосходство и чрезвычайную силу по отношению к ним, которых поглощала жизнь или напряженная деятельность.
Как-то раз зашла речь о том, чтобы пригласить наших мужей на среду, открыть им даже совсем доступ на наши собрания. Но некоторые из нас запротестовали: «Только не это! Мы хотим хотя бы на короткое время освободиться от жеманства. Это постоянное кокетство так неудобно!»
И вскоре мы пришли к заключению исключить мужчин навсегда.
Но в одну среду мы были неприятно поражены известием, что муж госпожи N останется дома вместе со своим старым другом, только что вернувшимся из Америки, примет участие в нашем кружке. Что можно было предпринять?
Муж госпожи N был малообщительный человек, а каков его друг? Скоро мы увидели его. Это был какой-то медведь, дикий зверь из степей Востока. Весь он состоял из целого леса рыжих волос и рыжей бороды, из золотых очков и двух огромных красных рук.
Нам казалось, что он никогда не жил в доме. Он заполнял собой всю комнату, и мы все время находились в нервном состоянии, волнуясь за изящные безделушки и дорогие вазы из фарфора г-жи N.
Только за столом он снизошел к беседе с женщинами. До того он лишь бегло взглянул на нас, увлекся беседой с хозяином об Америке и с воспоминаниями о прежних днях. В тоне, с которым он говорил с нами, слышалась небрежность, и это раздражало меня.
Выражение его глаз, если его удавалось уловить за сверкающими стеклами очков, было неприятное, ограниченное. Оно граничило с наглостью. В общем — чрезвычайно неудачная личность.
Он говорил, что ему доставляет удовольствие снова находится в обществе норвежских дам и что здесь теперь царит другой тон.
— Все как будто изменилось, за исключением тебя, — обратился он к хозяину дома, — ты все тот же, словно ты пролежал все это время в ящике.
Я не могла удержаться от улыбки, это было неглупо сказано.
Наши глаза встретились, он также улыбнутся и вдруг поднял стакан. Этот маленький жест поразил меня своей неожиданностью. Я покраснела как семнадцатилетняя девушка. Но разве можно простить тому, кто заставляет даму моих лет краснеть и терять самообладание? Я страшно рассердилась.
Я заметила, что он внимательно смотрит на меня, — и это немного смягчало мой гнев. Затем взгляд его остановился на моих волосах.
Но в общем я почувствовала бы себя намного свободнее, если бы этих зеленых, желтых или, может быть, голубых глаз не было в этой комнате.
Действительно, это были голубые глаза, светло-голубые. Можно ли себе представить что-либо более смешное, и к тому же — детское их выражение?!
В начале нам никак не удавалось вернуть нашу прежнюю веселость. Он стеснял нас. Мы стали несвободными и решили между собой, что такие случаи не должны более повторяться.
Мы собрались вокруг нашего обычного крюшона, и это понравилось медведю.
Вдруг он обратился ко мне:
— Теперь здесь совсем другое настроение, чем раньше, — сказал он. — И молодые дамы тоже такие?
— Что вы хотите сказать?
— Похожи ли более молодые норвежки на этих милых дам? В таком случае я буду очень рад побывать в их обществе.
Я возразила, что мне не приходится встречаться с ними, и повернула ему спину. Его манера говорить с нами казалась мне оскорбительной. Я села за другой стол и пыталась одушевить общество.
Вскоре подошел к нам хозяин дома и заметил, смеясь:
— Мой друг уже напрашивается на следующую среду. Вам придется открыть двери вашего клуба также для нас, мужчин.
— Вот этого еще недоставало! — воскликнула я невольно[11]. Больше я ничего не могла сказать. Мы стали шутить, я оживилась, выпила несколько стаканов крюшона, и оживление уже было не удержать. И говорила не умолкая, увлекала других к беседе, и, наконец, мы очутились в дикой борьбе слов и острот с обоими мужчинами.
«Пусть он почувствует, что такое — сунуть руку в осиное гнездо, — думала я, — и надеюсь, что он потеряет желание участвовать в дальнейших наших вечерах».
— Да, да, — говорил он, — это действительно удовольствие — побывать снова с людьми.
— Но ведь женщины — не люди, — смеялась я. — Соломон говорит: между тысячью я нашел одного человека, но не нашел ни одной женщины между ними.
— Да, да, — возразил он, — я знаю, что Соломон говорит, что горче смерти — женщина и что кто добр, тот избегает ее, а грешника она поймает. Так, кажется? Но разве мы все не грешники?
— Ну да, конечно, вы, мужчины! Мы, женщины, не можем даже грешить, и все же Магомед закрыл для нас рай. А разве мужчины не заботились ежедневно о том, чтобы защищаться от нас, не давая нам или ничего, или слишком много?
— Совершенно верно, очень затруднительно указать женщине соответствующее место. И все-таки, по моему мнению, китайцы слишком далеко зашли, когда они утверждают, что бездетны, если у них только дочери!
— Неужели! Что бы такое ни говорили о вас, мужчинах, — надо все-таки сознаться, что вы благородны!
Мы смеялись, и наши диспуты затянулись до позднего часа.
Я поднялась, чтобы прощаться, и остановилась на мгновение одна у камина. Вдруг он подошел ко мне. Он посмотрел на меня с улыбкой и сказал:
— Вы — исключительная женщина!
Я насмешливо улыбнулась: вот как!
— Не только потому, что вы не носите корсета и причесываетесь на старинный лад, оборачивая косу вокруг головы, но в вас много юмора.
Я презрительно взглянула на него:
— Ведь это обычная добродетель мужчин.
— Вот в том-то и дело — разве женщина написала когда-либо комедию? Навряд ли.
— Возможно, — возразила я, — меня это не особенно интересует. Покойной ночи.
И я ушла. К сожалению, я могла только повернуться к нему спиной, и я жалела о том,
