Исповедь женщины. Ответ Вейнингеру - Хульда Гарборг
В сущности, утешения мужа нисколько не помогали мне. Но мне нравилось слушать его, опираться на его сильную руку. У нас была тогда одна кровать, и мне это было неприятно. Когда затем я спала отдельно, я почувствовала точно облегчение. Мне хотелось тогда, чтобы он всю ночь сидел возле моей постели и держал мою руку. Я так хорошо и уверенно чувствовала себя с ним.
Но днем меня охватывало неудержимое стремление заботиться о нем, быть возле него, окружать его лаской. Мать вытеснила любовницу. Последнее время я стеснялась присутствия чужих. Но душа моя ликовала. Теперь я смотрю на тебя свысока, умный, важный человек, — думала я, глядя на мужа. Время тянулось ужасно медленно; я перестала помнить себя с нормальной фигурой. Я уже ждала, когда наступит разрешение. На последнем месяце болезненность и страх исчезли, пока не начались первые боли.
Тогда я похолодела от ужаса. Впрочем, в последнее время любопытство заглушило во мне всякое другое чувство. Я не могла более выносить этого, как вечность длящегося, ожидания. Когда я увижу свое дитя? Каким будет оно? Возможно ли, что скоро у меня на руках будет живое существо, ребенок, принадлежащий мне и ему? Напряженность ожидания делала меня нервной. Я любила также мечтать о себе, как о матери.
Нет ничего прекраснее, как молодая красивая мать с маленьким выхоленным ребеночком на руках. Ничто так не украшает молодую женщину.
Но когда наступило время родов и муки мои достигли крайних пределов, я подумала: весь мир лжет! Ни один человек, даже собственная мать, не говорит нам честно, какому ужасу идем мы навстречу. Но если только я не умру, я крикну на весь мир о том, что это за ужас!
Когда же я услышала крик ребенка, у меня закружилась голова, и горе, и боль — все расплылось в радостных слезах. Сердце мое исполнилось хвалой и благодарностью.
Дать жизнь ребенку! Мужчины не переживают ничего похожего на это чувство.
Муж мой просидел первый вечер возле меня, и, когда он взял мою руку и поцеловал меня в лоб, я сказала: «Бедный!» Он улыбнулся, не понимая меня, покачал головой и спросил: «Я?» И должно быть, подумал, что я не вполне сознаю, что говорю, когда я продолжала: «Да, бедный, ты не можешь произвести на свет ребенка!»
Но я говорила серьезно. Я уже забыла о родовых муках. И когда я ждала своего дорогого ребенка, я была спокойна и весела.
Я предполагаю, что большинство женщин проводит беременность в таком же состоянии. Я знаю многих, и ни одна из них не испытывала ничего необычного.
Что некоторые беременные женщины любят жевать жженый кофе, кислые яблоки и т. п. — это можно приписать просто к желанию обратить на себя внимание.
Но мы говорили не только о заблуждениях мужчин, темой разговора служили также женщины. Мы уже совершенно покончили с погоней за эмансипацией, с достижением полного равноправия и смеялись над теми, которые могут еще серьезно говорить обо всем этом. Если женщина физически и духовно вполне нормальна, она должна сознаться — в том случае, если она способна подняться до полной искренности, — что мы мало способны провести большую часть наших лучших лет за ответственной и тяжелой деятельностью. Мы соглашались, что существуют и будут существовать границы, перешагнуть которые мы не должны пытаться. Это значило бы желать пробить лбом стену с надписью: до сих пор и не дальше. Но у нас оставалась еще большая область труда и самостоятельности, которой не мешает существование этой стены.
Мужчина свободен от работы над созданием нового человека, и, здоровый и нормальный, он может вернуться и отдаваться своей деятельности. Но наша работа над созданием нового человека — когда кончается она? Не раньше, чем когда дети взрослыми уходят от нас. Потому что дети от века принадлежат матери. Это естественно, все остальное — уродливо.
Но даже если женщина не рождает ребенка, она все же физически не свободна. Она несмотря на все — человек пола и подвержена периодическим напоминаниям об этом, оставляющим след в ее душевной жизни.
Спросите зрелых женщин, не зараженных больным вопросом равноправия, не находятся ли они несколько дней в месяц в более или менее бессознательном состоянии? И большинство из них скажут, что это так. Выступить в такие дни в роли судьи, например, — это было бы преступлением. Желания женщин в это время охвачены разными настроениями до желания причинять боль кому-нибудь. Я никогда не согласилась бы вынести операцию женщины-врача, не удостоверившись раньше в том, что период ненормальности (не только физической, но и духовной) уже завершился. Если она совершенно так же деятельна, как и врач-мужчина, все же она подчинена иным законам природы. Когда мы любим, мы также ненормальны[10].
Все наши действия тогда совершаются под влиянием любви. Тогда мы сильны, но односторонни и слепы и не считаемся ни с кем.
Быть может, это тот новый пол, который должен родиться (Шопенгауэр), или же сатана со всеми своими ангелами? Я не знаю этого, я только знаю, что мы во власти высших сил. Можно ли сомневаться в этом? Бывают женщины, которым недоступно чувство любви. Как бы то ни было страшно, но это правда. Но в их душе пышно расцветают болезни души.
И если даже бесплодные женщины являются действительно полезными для общества, должна ли поэтому каждая молодая жизненная женщина стремиться к этой цели, к этой надежде, стать как ты? Да, этого хотят комнатные философы, которые хотят, чтобы были бесплодные люди, желающие вымирания людского рода.
Вейнингер хочет полного внешнего равноправия, потому что оно помогло бы женщине освободиться от самой себя и стать мужчиной. Это его цель.
За эту же мысль сражаются женщины-феминистки в своей слепой и ненормальной борьбе против Эроса — великого, греховного губителя людей. Боже великий! Когда появится другой властелин мира, который снова выведет всех нас под открытое небо!
От книг и душных комнат к солнцу и свету!
А солнце жизни — это любовь. Аминь.
* * *
Существовала также категория женщин, которых мы презирали. Это были — мученицы долга.
Ничего не может быть более
