Госпожа Юме - Георгий Андреевич Давыдов
Изумлены моей памятью на умбунду грамоту? А разве каждый культурный, без обиняков, человек не должен пропеть с легкостью «Aha oe feii?» Следует поджать хвостовой отросток особам, вернее, особям, у которых тест, с позволения, на интеллигентность — «твóрог-творóг» (ну не «пахтанье» же, в самом деле, тогда я его слопаю сам, пользительно), а на «Aha oe feii?» вылупят зенки. (Что, попался, читатель? Топай давай на Волхонку, замри перед таитянскими ню Поля Гогена — «А, ты ревнуешь?» — «Aha oe feii?»). Разлеглись полувалетом, хотя я не осведомлен, встречаются ли валеты женского пола. Но отец, точно, бросил их на ломберный столик нашего поединка: «Тебе никогда не увидеть “Aha oe feii” живьем». Сомнительно, что я смог бы растолковать ему даже сейчас: «жизнь» и «сон о жизни» не сопоставимы. «Жизнь» умирает, «сон» остается. Футбол, радиоприемник для secret serviсe со спичечный коробок (он слушал трансляцию футбольных ристалищ, когда собирал грибы в хилом околодачном леске), гарем пивных кружек (тридцать шесть общим счетом — отборные, прочие роздал — главной наложницей короновал голую чешку верхом на Швейке — мотив вековечный — от выездки Фрины на старичке Аристотеле), библиотека со своеобразным подбором (включая две мои книжки — о музе Матисса и о японской гравюре — с дарственными оба раза на один манер — «Тебе — от меня»), а в статусе негуса — португальский атлас Африки размером не с Африку, но в половину обеденного стола, пятисотстраничная стопка бумаги для мемуара века (он взял паузу после десятой, писал неизменно от руки, муравьиным почерком, неудивительно, что там снуют «lolonjinji»), портмоне — спутник странствий — из змеиной кожи, со скрытым отделением, где больничные письма матери, выписки из Петра Великого с мудростью верной, но грубоватой, французские цитаты Ларошфуко, и под всем этим — квадрат, сложенный вчетверо, оттого стерт на сгибах, — я перлюстрировал подростком (вы не шарили у родителей?) и понял, что когда падаешь в воздушную яму, на дне которой тропическая пасть, слова на листке хоть какая-то страховка — «иже еси на небесех» — где это всё?
10.
Тот вечер в кленовом лесу был не просто так. Мне хотелось посвятить его памяти Андрюши Вернье, к тому же совпадало с его годовщиной. И к тому же я, как умная голова («Где наша умная голова?» — задиристо сипнул режиссер без усов), долженствующая растолковать присутствующим азы japonisme, проведя их путем en-shō (божественным кругом) перед работами (Джефф притащил не только «Кленовый лес», но еще пять), имел некоторые основания лепить все, что пожелаю, — конечно, я задерживал глаз на полторы секунды дольше должных приличий на Ленке (заранее дернул для куража, хотя мне, как известно, не рекомендовано), успевая приметить, насколько же она, насколько же она несхожа с прочими машинами женской плоти, и лицо сияет линией каллиграфа, воспевающего en-shō (разве трудно произнести вслух со спокойствием педераста?), несхожа, даже если говорит ерунду (а ерунду машины женской плоти производят в машинном масштабе).
Я всегда вслушиваюсь, дабы дешифровать, что же говорит кроме слов. «Раппопортиха мне тут отрапортовала, что ты человек неискренний. Вдруг это правда?» (хвала телефонным богам, она не вычитает ничего в моем лице, и потому достаточно было смикшировать смешком). «Я защищала тебя. А ты сомневался? Ха-ха (зловеще-мхатовски). В качестве аргумента в пользу моего подзащитного напомнила Раппопортихе, что ты пишешь и говоришь ex cathedra — не с нами, под водочку-селедочку, хотя и с нами, — как будто во сне, и разве много найдется смельчаков, способных кого-то допустить в свои сны — я права? (Мы секунду молчим дуэтом.) Она тебя припечатала лунатиком — вот язва. (Гм, сказала бы лучше “сноброд”, но вряд ли ей известна столь изысканная терминология.) Сно-, как правильно? -брод? В любом случае, лучше, чем язва. Но называть каждую язву язвой — это искренность? Знаешь, что она вмазала? Как мне выраженьице “машина женской плоти”? Никогда не поверю, что ты такое ляпнул. (Конечно, нет.) Но я ответила, что за глаза все чихвостят кого угодно. Что за инквизиторский подход? А она, как дворняжка, своровавшая котлету: “Вот именно! А надо в глаза, в глаза”. И это, с позволения, психологиня? Я ответила, что в глаза надо плюнуть — уж очень она меня стала злить, представляешь? или расцарапать. Помнишь, как тебя разукрасил наш Котофей? Ухо! Не глаза, ухо! Бед-нень-кий. Котофей ревновал. Как кошатине объяснишь: он может разлечься у меня на коленях, а ты — не можешь, ха-ха-хааа, если не вдрабадан, конечно. Раппопортиха утробным голосом (Лена пытается пародировать, звукоимитация — не ее конек): глаза целовать надо. Что-то она не слишком преуспела. Знаю, что ты сейчас думаешь. И не молчи, пожалуйста, все равно знаю… И Зюскинда ты зря лягнул, он отличается от шатии, вы похожи…»
В восемь утра, конечно, не разбудит, но в девять — за милую душу — с неотложным вопросом энциклопедического характера — «Объясни, что такое (читает по шпаргалке) ацетальдегиддегидрогеназ?» (интернет покамест на эмбриональной стадии). Или — «мои мальчишки увлеклись геральдикой, может, заскочишь как-нибудь? Да никакая не “лекция”. Нет, не говорю, что специалист. Просто противный сноб. Мой папа обожал рассказывать о языке майя, когда угодно, кому угодно. На трамвайной остановке… Нет, Любарский не строчил на папу доносов! Нет, не строчил. Надеюсь, не станешь нести эту чушь в народные массы? Ты не догадался: я думала, общение с умным собеседником им полезно. Да, комплимент. Пожалуйста, пусть наблюдают на твоем примере, что такое быть в зюзю…» Девять — для нее поздний час, перед отлетом в бассейн звякнуть так удобно, и не удерживает в памяти — я ложусь в семь (помилуй,
