Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец
Моё сердце колотится, пытаюсь справиться с дурнотой. Видела я процедуры расширения и выскабливания, D&C – так это у нас называется. Обычно таким пациентам назначают коктейль из местной анестезии и седативных средств. Хирургический аборт теперь в США применяется редко и обязательно под общим наркозом. Без этого боль будет сумасшедшей. Как женщины смогли такое выдержать? А Света? Как она сохранила твёрдость руки на протяжении обеих операций? Ох, нет, лучше не надо никакого ответа. Мне-то просто сказали во время планового УЗИ, что эмбрион нежизнеспособен. Зародыш был крошечный, и тело само отвергло его через две недели после диагноза. Скверная ночь на горшке – только и всего.
Доктор Света смолкает, отголосок её слов ещё бьётся над нами, его перекрывает музыка: мелодия из «Битлз». На десерт булочки со сливками и торт. Официант ставит перед Светой чашку кофе, выражение её лица меняется. Сосредоточенный взгляд больше не обращён внутрь, к памяти, теперь она смотрит на меня, серьёзно и озабоченно.
– Ничего не говори, – прошу я. – Пожалуйста!
– В каком смысле? Ты хорошо себя чувствуешь?
Она протягивает руку, чтобы накрыть своей ладонью мою ладонь, будто я ребёнок. Я руку отдёргиваю. Она всматривается мне в лицо. «Я первая взяла тебя на руки, – повторяет Света свою мантру. – Ты ведь скажешь мне, если тебе понадобится помощь? Я знаю, твоя тётя беспокоится, что ты слишком много работаешь и не думаешь о здоровье».
Я с трудом смотрю на неё, мне совестно. Я смешала все голоса: тёти, мамы, Светы, – сплела их в один указующий голос семейной власти, от которой всеми силами пытаюсь избавиться. Пока Света рассказывала свою непостижимую историю, я, как последняя эгоистка, думала только о себе. Карибский кризис и моя Света, совсем молоденькая… и почему я впервые слышу об этом?!
– А дальше что, Света? Ты попала на Кубу?
– Два года на Кубе провела, разве ты не знала?
– Понятия не имела!
– Ну да, конечно. Нам же запрещали рассказывать – мы присягу давали; даже друзья – те, кто знал, – знали не очень много. Когда Советский Союз развалился, все эти игры в секретность стали никому не нужны… Не знаю даже, как описать то время. Там на острове было столько жизни. Захотелось рыбы – вышла и поймала. Захотелось что-то вырастить, бросила семечко в землю – оно проросло. И влюбилась я там, конечно…
– Влюбилась? В кого?
Света отпила воды и продолжила рассказ, как будто и не услышала моего вопроса.
– Странная это была жизнь, как во сне; мы знали, что рано или поздно всё закончится и нас отошлют домой.
Какое-то время сон продолжался, мечты приходили и кружили голову, а пока я жила мечтами, в Могилёве умерла мама. Квартирная хозяйка раздала мои медицинские книги и платья. Со своими хирургическими амбициями я окончательно рассталась. На Кубе нас разместили в небольшом городке, и мы построили там новую больницу. Я была единственной женщиной-врачом, меня и поставили заведовать родильным отделением.
– Прямо злой рок какой-то!
– Да нет, в то время я уже перестала сопротивляться. Зато, когда вернулась в СССР, в Ленинграде заинтересовались моим полевым опытом, так что Куба помогла мне перебраться в Ленинград.
Доктор Света замолкает.
Праздник подходит к концу. Гости начинают расходиться, мои родители помогают тётке собрать со столов букеты. Она получила в подарок коллекцию халатов, шарфов и чайной посуды. Тётя по-царски всех благодарит, но я-то знаю, что большинство подарков она передарит или выбросит. Терпеть не может хранить вещи, которые не находят практического применения, – подарки должны быть дельными. Вот органайзеры для таблеток – это да. Я всегда привожу ей таблетницы из Штатов, она и сама ими пользуется, и друзьям дарит.
Света собирается уходить. Я помогаю ей надеть пальто и выйти из ресторана. Как и положено, в Петербурге в декабре на улице темно и не сказать чтобы холодно, но как-то уныло. Снег падает большими мокрыми хлопьями, которые тут же тают от соприкосновения с лицом и волосами. «А было бы здорово, если бы ты осталась в тропиках, скажи?» – дразню я её.
– Да разве у меня был выбор?! В Союзе на этот счёт ни у кого не было иллюзий – мы своей судьбой не распоряжались. Посмотри на меня: я одинокая, бездетная… Надо вроде бы жалеть… Но нет, не жалею… Мы просто делали то, что были должны.
Доктор Света идёт к метро, я провожаю её до поворота. Спина прямая, шаги широкие, решительные. Смотрю, как она исчезает в темноте, и силюсь представить, каково ей было после двух лет на Кубе вернуться в Ленинград. Впервые она почувствовала, что осталась совсем одна. Но, вопреки её собственным словам, не думаю, что это одиночество было похоже на одиночество в Америке, где человек без друзей и семьи рискует оказаться в полной изоляции. Наверняка она обрадовалась встрече с институтскими друзьями; оббегали все музеи, концерты, театральные премьеры. А сколько всего напридумывали и запланировали. В больнице она возглавила родильное отделение. Раздобыла себе участок под Ленинградом, разбила сад и вкалывала каждое лето, а осенью крутила банки с вареньем и огурцами и раздавала друзьям. Здесь вам не Куба, этой земле надо немало сил отдать, чтобы вырастить малюсенькие горькие огурчики. Я знаю, Света очень гордилась своими огородными успехами.
– Хорошо пообщались с доктором Светой? – спрашивает мама, когда я возвращаюсь в ресторан. – Надеюсь, она дала тебе совет.
Бедная мама. Вспоминаю эту её знакомую, которая посылала меня к специалисту по бесплодию. Бр-р! Мама, конечно, хочет мне только хорошего, а я устала, и у меня нет сил с ней препираться. Никому из моих американских друзей и коллег и в голову не придёт приставать с непрошеными советами. Меня греет мысль, что в Америке меня не осудят, даже если я решусь вовсе не рожать. А если и осудят, так ни за что не посмеют сказать это в лицо!
Всё на свете движется вперёд, только у нас жизнь застряла в какой-то пробке. Муж говорит, что я мазохистка, раз так часто езжу в Петербург, а потом только и делаю, что жалуюсь на родных. Привезу теперь ему в подарок историю доктора Светы. Эта история тоже часть моего прошлого.
Психотерапия или вроде того
Сегодня на приём к психотерапевту за мной увязывается Мать. Она бесцеремонно отпихивает меня, чтобы заполнить собой пространство кабинета. «Скажу сразу, я не понимаю, зачем моей дочери психотерапия, – провозглашает Она, застыв посреди комнаты на полпути к дивану. – Дочь чуточку нервная и неорганизованная, но с кем не бывает? Откровенно говоря, я в психотерапию не верю».
Мой психоаналитик, доктор Лай, на котором я остановила свой выбор, поскольку он пообещал, что выслушает меня с пониманием и безо всякого осуждения, приподнимает бровь и, нарочито обращаясь только ко мне, говорит: «Вы уверены, что вам нужен именно я? Хотите, я дам вам хорошего семейного психолога?»
– Этот диван мне не нравится, – указывает Мать на бежевую оттоманку, где я верчусь, пытаясь найти удобное положение. – Уж если вам нужен диван, купите что-нибудь из натуральных материалов. Из шерсти. Хлопка. Как можно расслабиться на кожзаменителе? Кстати, дочь не упоминала, что у неё аллергия на пыль?
Нет, не упоминала. Доктор Лай явно не в восторге от происходящего. Он садится в своё кресло, подыскивает на колене удобное место для блокнота и тычет в него ручкой.
– Позвольте спросить, по какой особой причине мы сегодня так зримо ощущаем присутствие вашей матери?
– Я здесь, чтобы вступиться
