Кот знает всё - Юлия Александровна Лавряшина
То, что он улыбался, слушая ее, разозлило еще больше. Ей мучительно захотелось хлестнуть по этим расплывшимся губам, вкус которых давно забылся. Вести споры цивилизованно Ренате не позволял темперамент: она начинала или орать, или драться.
– Наверное, они не считают меня чужим человеком. Даже Женька.
– С чего бы, интересно? Она родному отцу только по праздникам звонит.
Видимо, она повысила голос сильнее обычного… Или какой-то злой импульс исторгла? Только Огарок внезапно сорвался с места, стрелой пролетел просторную кухню и, подпрыгнув с разбега, впился зубами в руку Родиона.
– Ай! – вскрикнул тот и взмахнул рукой, но кот успел разжать челюсти и оказаться на полу прежде, чем чужой человек запустил его, как мяч в кегельбане.
В следующую секунду Огарка уже не было в кухне, а Рената, давясь смехом, заматывала кровоточащую кисть кухонным полотенцем.
– Скотина, – простонал Родион. – За что?!
«Значит, есть за что, – решила она про себя. – Кот знает…»
– А мне завтра интервью давать на радио… В пластыре идти?
– Ну, не телевидение же! – усмехнулась Рената. И вдруг ее внезапно осенило: близкая среда.
– А у тебя есть знакомые журналисты? Может, преподает кто, а? Надо пропихнуть Женьку в университет. Деньги – это моя проблема, но надо же знать, на кого с этими деньгами выйти.
– Знакомые-то есть… – начал он с неохотой.
Рената погладила его раненую руку:
– Ну и?
– Ну, я сделаю все, что смогу, – тотчас согласился Родион, опять глядя на нее тем собачьим взглядом, который Рената ненавидела.
«Конечно, сделаешь, – ей опять стало скучно. – Застарелые болячки плохо излечиваются. Я твоя застарелая болячка».
Глава 7
«Кто в кого врастает – он в меня или я в него? Но чувствую, что сколько я ни приказывала себе не сближаться ни с кем из местных (чужие ведь по самой сути! Знать их не хочу!), а Мишка уже прилепился ко мне, словно чага к стволу березы. Нет, вру, чага – уродлива, он больше похож на стебель – длинный, по-мужски гибкий, сильный и вместе с тем юный даже для меня, хотя Мишка говорит, что он старше. Но фактический возраст – это ерунда, а вот то, что в нем, может быть, это и есть душа, так свежо и отзывчиво ко всякому штриху этого мира…
Не пустяку, а именно штриху – так он видит. И мне показывает, не ленится, не жадничает, ведь мог бы сохранить для себя увиденные им переливы зеленого в бархатистой свежей траве, и длинные черные перчатки на лисьих лапках, и нежную белизну беличьего пузика, которых я не заметила – слепая горожанка».
Женька записала это в папку «Вуз» – пыталась набить руку перед поступлением. Не только заметки для газеты писать, но и попытаться собственные впечатления записать, хотя вряд ли они куда-то пригодятся. Показывать она их точно никому не собиралась… Просто пыталась передать словами впечатления от прогулки с Мишкой по маленькому частному зоопарку накануне. Сначала Женька восприняла эту прогулку как развлечение: надо же ему чем-то занять девушку, если уж пригласил ее. И ходила, вертела головой, смеялась и сюсюкала с животными, сидевшими в клетках. Даже не сразу уловила, что Мишка исподволь следит не за ними, а за ней.
И только возле медвежьей камеры (иначе и не назовешь!), когда ее внезапно скрючило от стыда за тех, кто посадил лохматого богатыря в крошечный загончик, где он вынужден месить собственное дерьмо, Женька заметила, как прояснился Мишкин взгляд. И поняла: он ждал, что она отзовется болью на то, что увидит… Сам перестрадал раньше, и ему важно было понять: настроена ли Женька на одну волну с ним?
Почему-то она не разозлилась на него, даже когда поняла, что участвовала в задуманном им эксперименте. И оправдание сама подыскала: «А как еще он мог понять, что я за человек? Лучше всего люди проявляет главное в себе как раз в отношениях с животными…»
Но, скорее всего, она охотно простила Мишку просто потому, что у него такие глубокие, темные глаза, и улыбка вспыхивает блеском, и так хорош точеный профиль, в котором просматривается суровость, еще не проявившая себя и ничуть не пугающая. Ведь мужчина должен уметь нахмурить брови так, чтобы не приходилось добавлять к этому удар кулаком по столу, что уже выдает его неуверенность в себе.
Женька разглядела все это в нем, когда они вышли к картонным мишеням – олень и медведь, и Мишка натянул тетиву тяжелого лука, свободно отставив локоть и чуть прищурившись. Чувствовалась в нем в этот момент некая вольная сила и гордость, ни дать ни взять – юный король Артур!
«Может, это и есть он, чудом перебравшийся в наше время и для маскировки сменивший имя? – подумала Женька. – Я ничего не знаю о нем…»
Он не рассказывал. Да она не особенно и выпытывала, потому что тоже считала: совсем не главное, кто у человека отец и мать, он может быть связан с ними почти условно, как я со своим папой… Гораздо важнее, как он смотрит на медведя, загнанного в клетку. Видит ли рисунок облаков и роспись заката… Слышит ли музыку ветра? И что именно он слышит в ней… В тот день ей то и дело казалось, что они видят и слышат одинаково.
Женька до того залюбовалась тем, как Мишка стрелял из лука, что уходить оттуда не хотелось, хотя он промазал раза три подряд, если не больше. Смутился, усмехнулся, пробормотав что-то насчет своих рук, которые не оттуда растут, и это было так трогательно, что она непроизвольно потянулась и поцеловала его в щеку.
Мишка тотчас весь вспыхнул, даже глаза покраснели, будто он собирался заплакать. И Женька вдруг поняла: «Да он влюбился в меня! А почему бы и нет? Разве я уродина? Нет. Хотя, конечно, не такая красавица, как мама…»
– Пойдем, – позвала она и взяла его руку. Пальцы были жестковатые, сухие, ее в сравнении с ними просто младенчески нежные.
Написав это, Женька задумалась: «А трогала ли я когда-нибудь руку новорожденного? Да и видела ли их вблизи? Сама никогда не хотела ребенка, это точно, хотя некоторые мои одноклассницы уже вовсю нянчатся. Ужас!»
Мысль о возможной беременности (случались моменты трусливой жажды крови) всегда казалась ей какой-то потусторонней: «Со мной такого случится не может!»
Но в тот момент, когда она ненадолго задержала Мишкину руку в своей, образ крошечного кареглазого существа с широкой, хоть и беззубой улыбкой почему-то не показался Женьке несовместимым с ее жизнью.
– Знаешь, –
