Жди меня, когда небо окрасится в розовый - Марат Маратович Мусабиров
Всякий раз, когда я сидел тлеющим бычком на диване в бледном мраке, сердце мое распирало и пронзало болью. Подчас я рыдал, часто навзрыд, и после успокаивался. Оставалась лишь тупая горечь. Сидел я так почти каждую ночь. И долго не мог сомкнуть глаз, ведь неизбывно в душе обжигающе холодным огнем горел траур… Эти треволнения стали сказываться на мне самом как на личности. Я деградировал. Мои тревоги сжигали меня изнутри, и я ничего не мог с этим поделать. И пытаться что-либо начать было бесполезно. Всё, за что бы я ни брался, кроме учебы, шло крахом. Только и оставалось, что зубрить ненужные и уже давно потерявшие какой-либо смысл тексты. А душа всё тлела и тлела, с каждым днем сжигая частичку меня, покуда я не начал твердеть. Всё, что у меня оставалось, – это воспоминания. Яркие, теплые, важные воспоминания. Однако и те со временем притуплялись. Я просто не знал, как быть дальше. В голове крутилась истина, некогда усвоенная из глубоких книг: невозможно восполнить потерю любимого человека, чем бы и как бы ты ни пытался. И казалось бы, живи себе дальше, отпусти, в конце концов. Но я не мог… Я буквально был связан с Мирай. И ее внезапная пропажа будто отправила какую-то весомую часть меня вместе с ней в другой мир, не дав мне об этом знать. А сейчас мне из-за этого мучиться. Невыносимая утрата и боль.
Масло в огонь еще подливал тот факт, что Мирай открыла для меня значение слова «любовь» в том проявлении, которое я мог прочесть только в книгах или увидеть в фильмах. Она прямо-таки сотворила чудо. И этого чуда вдруг не стало. И ведь хуже всего то, что Мирай исчезла без следа. Ни записки, ни следов побега – ничего. Это чувство незавершенности наших отношений глодало изнутри.
Я часто спрашивал: как? почему?.. Ответы на них я получил только спустя три года. В январе две тысячи восемнадцатого.
Тогда я уже окончил старшую школу и поступил в институт, что обещал сделать из меня и мне подобных образцового менеджера. Попал туда совершенно не по интересу, но мне было плевать. Как я и говорил, стоило Мирай исчезнуть, как жить стало по хер. С какого-то момента всерьез начал думать, что отпустил всё и двинулся дальше, как полагается, – но нет. То был наивный самообман, чтобы хоть как-то утешить себя после длительного гниения. На самом деле никаких изменений не было. Даже друзей не прибавилось, наоборот: Гарри переехал в Миннесоту, чтобы покорить штат своим мастерством в боевых искусствах, и словно игнорировал меня с тех пор, а Адам вовсю завяз в пучине киберспорта и звонил и писал только пару раз в год. И всё это после выпускного, на котором мы хорошенько оторвались благодаря пинья коладе и вину и пообещали, что не забудем друг друга и будем продолжать общение и дальше, а-ля «вместе до гроба». Ну-ну, продолжили. Жизнь, как оказалось, строго проставила срок годности «вечной дружбы». К черту такое «продолжение»!..
Родители съехали еще весной две тысячи семнадцатого года. Квартиру оставили мне, а сами скрылись в Калифорнии – под предлогом «ты же уже взрослый». Благо, первое время они еще оплачивали мое проживание, месяца эдак четыре, а потом пришлось устроиться на подработку в местное котокафе. Я раздавал листовки с приглашением посетить один-другой релаксирующий сеанс, стоял за кассой и принимал оплату, а во время перерывов играл с котиками в специальной комнате, пытаясь расслабиться. Получалось недурно, но платили так себе, хотя на квартплату хватало, поэтому я остался там довольно надолго. Пока родители не прислали мне на день рождения чек на десять тысяч долларов. Подарок был неожиданным, но крайне приятным. Работу я бросил, однако по котам еще некоторое время скучал. К слову, родители после переезда ни словом не обмолвились, откуда у них такой сильный приток денег. Это вызывало некие подозрения, но вскоре и те пропали, как и любые другие в не самый красочный мой период жизни.
Как-то само по себе получилось так, что я начал интересоваться литературой. Я, конечно, и до этого любил читать, но в какой-то момент просто начал делать это запоем. Даже жанр особо не выбирал, просто читал всё, что под руку попадется: Фицджеральда, Лондона, Стейнбека, Конрада, По, Гинзберга, Брэдбери, Ирвинга, Ремарка, Камю, Гёте, Мураками, Огая, Дадзая, Достоевского – любую литературу. Даже мангу[9] и ранобэ[10], по своей привычке – отаку[11]. Многое из прочитанного оседало в памяти, словно первое аккуратное приземление лепестка сакуры мне на одежду. Правда, надолго он там не остался, однако подсознательно я обрадовался, когда впервые испытал такое, и запомнил это событие надолго (еще в четырнадцать мне посчастливилось слетать с родителями во время их отпуска в весеннюю Японию, как раз в период ханами[12]). В общем, литература для меня стала весьма ценным искусством. Еще более ценным, чем до пропажи Мирай. В книгах я искал спасение, убежище от потускневшего внешнего мира и не только.
* * *Январь, двенадцатое. 2018 год.
Свежим зимним утром я, как и обычно, бесстрастно направлялся на автобусную остановку, чтобы добраться до института. В наушниках Джейк Шерер запевал Heart With Your Name On It, и мне казалось, что в его голосе есть отзвук и моего. Вдруг на мгновение я увидел на проезжающем автобусе надпись, абсолютно не обозначающую пункты назначения: «Жди меня, когда небо окрасится в розовый». И тут же мне в голову ударили воспоминания. По сути, тот же сон, который я наблюдал уже почти три года. Снова стало грустно.
Я посчитал произошедшее с автобусом глюком и быстро позабыл, но при этом начал корить себя за то, что всё еще не могу отпустить Мирай. Казалось бы, что еще нужно? В парк я не приходил с нашей последней встречи, с миссис Прайс прекратил общение еще в первый год пропажи Мирай, с головой ушел в литературу (вероятность чего когда-то и представить было сложно), дабы просто отвлечься и забыть. Забить сознание другими сюжетами, чтобы на собственный не хватало места в памяти. Но Мирай всё продолжала время от времени
