Поляк - Джон Максвелл Кутзее
– Не хочешь поплавать? – предлагает она. – У тебя есть плавки? Нет? Можем купить в Сольере, если пожелаешь.
Они заходят в магазин. На его размер у них есть лишь плавки желтого цвета.
Довольно рано. На ее любимом пляже еще не видно семейных компаний, только серьезные пловцы.
Это странное переживание для обоих, еще пару часов назад лежавших голышом в одной постели, видеть друг друга полуобнаженными в ярком солнечном свете. Что видит она? Какие длинные и тонкие у него ноги. Она надеется, он не заметит расходящихся голубых жилок на внутренней стороне ее бедер.
«Ты несешь мне мир». Сражение потных тел. Для мужчины шок не меньший, чем для женщины. После этой дуэли для почитания и обожания места не остается. Обожание пакует вещи.
Вместе зайдя в воду, они расстаются. Он застревает на мелководье, она уплывает на глубину.
Одна в море: какое глубокое облегчение! Она могла бы нырнуть, обратиться дельфином и почувствовать, как смывает с себя всю эту канитель, которую сама же и развела. Что за глупая идея – пригласить чужого мужчину в дом, где прошло детство ее мужа!
35
Они возвращаются.
– Я хочу поговорить с тобой о Лорето, – произносит она. – Она женщина, и у нее женский глаз. Нет смысла скрывать от нее, что́ между нами происходит. И все же мы не должны вести себя развязно. Ты меня понимаешь? Мы не можем оскорбить ее, совершая адюльтер – потому что это именно он и есть, это так называется – у нее перед глазами. У Лорето есть гордость. Она уйдет и не вернется. А я буду унижена.
– Я понимаю, – говорит он. – Мы не ведем себя как любовники.
– Это так. Мы не ведем себя как любовники.
– Я был твоим любовником с того самого дня, как мы встретились, и никто об этом не знает. Никто на свете не сумеет сохранить эту тайну лучше меня.
– Если ты действительно так думаешь, ты глупец. Я вижу тебя насквозь. Лорето видит тебя насквозь. Да любая женщина видит тебя насквозь. Я не прошу тебя хранить тайну, я прошу только сохранения благопристойности. Ты можешь отнестись к этому с уважением?
Поляк кивает.
– Поэт Данте был возлюбленным Беатриче, и никто об этом не знал.
– Чушь. Беатриче знала. И все ее подружки. И хихикали над ними, как все девчонки. Ты действительно воображаешь себя Данте, Витольд?
– Нет, я не Данте. Не избранный. Слова – не мой конек.
36
После обеда они отправляются на прогулку по тому же маршруту, на гребень холма.
– Расскажи еще про свою дочь, – просит она. – Она похожа на тебя или на твою жену?
– Будь она похожа на меня, это была бы катастрофа. Нет, она похожа на свою мать.
– А по характеру? В своих увлечениях она больше похожа на мать или на отца?
– Да? Нет? Не могу сказать. Дочери не знакомят отцов со своими увлечениями.
Она пропускает это мимо ушей. Увлечениями? Интересно, как он понимает это слово? Страстные объятия летней ночью?
Все их разговоры похожи на этот: они обмениваются монетами в темноте, не догадываясь об их истинном номинале.
Иногда ей кажется, что он не вслушивается в то, что именно она говорит, только в тембр ее голоса, как если бы она пела, а не говорила. Она не в восторге от собственного голоса – слишком низкий и тихий, – но, кажется, он им упивается. Она для него совершенство.
Есть что-то противоестественное в том, чтобы любить, не ожидая ответного чув-ства.
Почему она с ним? Почему притащила его сюда? Что в нем привлекает Беатрис, если хоть что-то привлекает? Ответ прост: его неподдельное восхищение. Когда она входит в комнату, его суровое лицо озаряется. Во взгляде, которым он окидывает ее, есть доля мужского желания, но, по сути, это взгляд обожания, он словно ослеплен и не может поверить своей удаче. Ей нравится подставлять себя этому взгляду.
Кажется, она начинает ценить его руки. Ее забавляет мысль, что он зарабатывает на жизнь руками.
Впрочем, некоторые его особенности раздражают Беатрис: его скованность, отстраненность и сильнее всего его напыщенная манера выражаться. Во всем, что он говорит, что делает, есть какая-то высокопарность. Даже в ее объятиях он не может расслабиться. Комичное зрелище – они любят друг друга на английском, языке, чьи эротические красоты для обоих – закрытая книга.
Не слишком ли она к нему строга? Ей не хватает нежности? Что, если каждый из нас рождается с отмеренной долей нежности и она успела потратить свою на мужа и детей, ничего не оставив запоздалому любовнику?
Если она его не любит, как назвать чувство, которое она испытывает, – чувство, которое увело ее на эту скользкую тропинку?
Если бы ей пришлось его описывать, она назвала бы это чувство жалостью. Он влюбился в нее, и она сжалилась над ним и из жалости дала ему то, в чем он нуждался. Вот как это вышло; вот в чем ее ошибка.
37
Звонит муж.
– Как продвигаются дела с твоим другом-музыкантом?
– Неплохо. Вчера он приехал на автобусе из Вальдемоссы. Починил пианино в задней комнате, насколько его можно было починить, что нам на руку. Днем провезу его по острову. А завтра он уезжает.
– И как он в общении?
– В общении? Мы отлично поладили. Он немного arisco[12], немного суров, но я не обращаю внимания.
Она не привыкла лгать, но оказывается, по телефону это не так уж сложно. Да и было бы что скрывать. Все равно это ничем не кончится. Что бы ни случилось здесь, в Сольере, скоро все станет прошлым и быстро забудется.
38
В оставшиеся три ночи поляк приходит к ней в спальню. Она вспоминает миф о гречанке, испугавшейся, что чужестранец, который делил с ней постель, окажется чудовищем. Героиня зажигает лампу и обнаруживает, что это бог. Ей, Беатрис, лампа ни к чему. Чужестранец в ее постели определенно не чудовище, но и не бог.
Зачем той девушке понадобилось смотреть на него? Неужели веса, сокрушительного давления мужского тела было недостаточно?
Шок новизны. Яркий, словно тебя ударило током, а не темный, как будто унесло лавиной и погребло под слоем грязи.
Во вторую ночь из забытого прошлого возникает восхитительное чувство падения. Беатрис думала,
