Пастыри - Петер Себерг
Франк посмотрел на нее. Кожа у нее была влажная, глаза у нее были маленькие, зрачки как иголки, рот у нее подрагивал, и у нее были костлявые руки, крепкие и бережные.
— Можешь не волноваться, — сказал он.
Лучше б ему поцеловать ее в глаза. Она опустила веки и соскользнула вниз по стволу, в жесткую, мокрую траву и села. Она знала, что сейчас он на нее смотрит.
— Встань, Маргарита, — сказал он. — Поднимись.
— Опустись, Франк, — ответила она, не вставая.
И вот он ходит из угла в угол по своему номеру, за стеной, вот он сложил одежду и принялся — она об заклад готова побиться — выводить это несчастное пятно.
Он всегда уходит к себе в номер досыпать. Говорить об этом не хочется, но ведь это мелочно.
— Мне надо прийти в себя, Франк, — так бы она ему сказала, загляни он паче чаяния сейчас к ней.
Она вытянулась в постели, подняла руки и положила одну на другую ладони на лоб и вспомнила ту мельницу из сказки, что стоит и мелет на дне морском. Пальцы — это мельница. Она откусила заусеницу, кожа была соленая.
Она подвинулась к стене и прислушалась. Франк лег. Она услышала скрип постели, вот он потягивается, вздыхает блаженно. Нежится, наслаждается одиночеством. Она устроилась в постели, обняв руками ноги, уперев подбородок в колени. Поза, изученная по фильмам. Она видит себя со стороны. Франк, если б захотел, тоже мог бы на нее полюбоваться.
— Да, да, да, — сказала она громко и скользнула под одеяло. — Вот тебе и счет за отпуск и за отдых.
Она почесала правую руку ногтем левой. То же место еще несколько раз принималось чесаться, пока она засыпала.
Тогда-то и кружил дорожный патруль на установленной малой скорости вокруг машины Франка.
Броская нескромность оставленного в стойле голубого автомобиля Маргариты позволила найти хозяйку, и ее удалось оповестить.
«Сколько тут новых домов понастроили» подумает она, проезжая наутро новыми кварталами, где ни за что не согласилась бы поселиться.
Они останавливаются у мотеля. Связываются с центром и получают текст оповещенья о разыскиваемом лице.
Один остается в машине, не выключая мотора, второй опрашивает коридорного, и тот подтверждает, что Маргарита здесь. Коридорный провожает полицейского к ее номеру, и тот со служебным рвением стучится в дверь. Они ждут, проникаясь торжественностью минуты. Услыхав голос за дверью, полицейский припадает к ней ухом и говорит, что это полиция.
Коридорный и полицейский переглядываются, но при появлении Маргариты уже обращены к ней в фас.
— Прошу прощения, — говорит полицейский.
— Что такое? — спрашивает Маргарита.
— Ваш муж попал в аварию вчера утром на пути в Таубен, — говорит полицейский.
— Вчера утром? — повторяет за ним Маргарита. — Но он поехал в Таубен позавчера, не вчера.
Не напирая на слова, тот разъясняет:
— Несчастный случай произошел вчера утром. Вашего мужа положили в больницу в вашем городе. Желательно, чтоб вы как можно скорей туда явились. Ваш муж в тяжелом состоянии.
Полицейский и коридорный ждут.
Маргарита, ни к кому не обращаясь, говорит:
— Он собирался в Таубен позавчера. Я совершенно точно помню. Да, да, — говорит она и кивает полицейскому. — Благодарю, что известили.
Они уходят. Она прикрывает дверь и стоит, привалясь к ней спиной. Она запрокидывает голову, так что затылок тихонько стукается о дверь, и глубоко вздыхает. Глаза у нее сейчас больше, чем всегда. Если б кто на нее сейчас взглянул, сказал бы, что зрачки у нее широко распахнуты. Она ходит по комнате, прислоняется то к одной, то к другой кровати, собирает вещи — туфли, чулки, юбки и щетки — и снова роняет. Волосы ее сжали голову тесной сеткой, и ей хочется разорвать эту сетку всю, по волоску.
Она долго сидит одна на замшевом пуфе.
Она складывает вещи, принимает ванну, надевает свой твидовый костюм.
Она звонит коридорному и просит вызвать через десять минут такси, идет к Франку и осторожно проверяет, не забыл ли он запереться, да, так оно и есть, она входит к нему, разглядывает его в темноте, присаживается к нему на кровать, берет лежащую поверх одеяла руку (она отмечает, что это левая) и целует. Как-то она нарисовала на этой самой руке сердце его шариковой ручкой.
Он просыпается, он недоволен.
— Франк, — говорит она, — Франк.
Он поднимается и зажигает свет, у него такое лицо, будто на него напали грабители.
— Франк, — говорит она.
— Зачем разбудила? Чего тебе? — говорит он. — Я спал как каменный, я спал…
Она встает и смотрит на него. Он замечает, что улыбка у нее бледная и прыгающая.
— Ты едешь? — говорит он.
— Лео разбился, — говорит она. — Тут были из полиции. Я сию минуту уезжаю.
Франку хочется что-то сказать — она видит. Он напряженно соображает, но ничего не может понять.
— Я тоже ничего не могу понять, Франк, — говорит она.
Он спускает ноги с постели.
— Я заказала такси, Франк. Ключ от машины у меня, все в порядке, так что ты не беспокойся.
Они смотрят друг на друга.
— Ты, видно, первенец, — говорит она и, протянув руку, гладит его по щеке. — Ты такой изнеженный.
— Ох, — говорит он и, передернувшись, чешет спину под лопаткой.
— Может, мы еще увидимся, — говорит она и целует его в мочку, — а может, и нет. Ты не пугайся, если я позвоню.
— Может, все обойдется, — говорит он, когда она идет к двери.
— Франк, — говорит она, — не всему же обходиться.
Она шлет ему воздушный поцелуй и уходит. Он, в пижаме, стоит на пороге и машет ей. Она толкает дверь в холл. Она машет ему в ответ, издали распахивает ему объятия и входит в холл, где, беседуя с коридорным, уже ждет ее шофер. Кончились праздники.
Она и не припомнит, было ли утро сегодня.
Надо было сказать не так. Надо было сказать ему: «Попробуй только не позвонить».
Она держится за ремешок, привалясь к правому стеклу, и они небыстро катятся сквозь предутреннюю темень, в которой мокрые, облитые фарами стволы бегут и бегут назад. Никого, тихая зябкая пора, когда тот, кто бодрствует, ежится, а кто спит, жадно натягивает на ухо одеяло сползающего сна.
— Сколько нам ехать? — спрашивает она у шофера.
— Четыре часа примерно, — говорит он.
— Ничего не видно, — говорит она.
— Предсказывают, что так и будет, — говорит он. — Солнце в этом месяце только на полчаса выходило.
— Я не видела, — говорит она.
— Я видел, — говорит он. — Вроде баллона. Его такое не часто увидишь. Так-то оно вроде апельсина.
— Я не видела, — говорит она. — Я в ванне была.
