Фарисеевна - Максим Юрьевич Шелехов
– О, это запросто! Нужно только…
– Нет, прошу вас, мне этого знать вовсе не обязательно.
– Это вы зря, в любой момент может пригодиться.
– Ну что вы, ну что вы!.. Я понимаю, – произнесла Зоя Игоревна тревожным голосом, будто решившись сообщить что-то серьезное, что-то способное все недоразумения разом распутать, чтобы впредь уже столь чудовищных предложений ей не поступало, – я понимаю, у всякого бывают грехи. И святые отцы были не без греха. И я грешница, но…
– Конечно, грешница!
– То есть? Погоди… значит ли это?.. Не поняла! – взвинтилась вдруг восприимчивая Зоя Игоревна и всю ее неуверенность и нерешительность как рукой вмиг сняло. – Что значит «конечно», что значит? Что ты имеешь сказать против меня? – Свои вопросы Зоя Игоревна задавала теперь порывчато, напористо; она уже была на ногах и с каждым новым словом подступала к своему незваному гостю. Почуявший опасность черт, как поджаренный, тоже вскочил с кровати и, ретируясь в уголок, не забывая, впрочем, своей вежливости, залепетал, казалось, первое, что пришло ему в голову:
– Мне, разумеется, лестно, что вы удостоили меня чести стать с вами на короткую ногу, как говорится, только самому мне, покамест, непривычно будет, вы уж не обессудьте, отвечать вам «ты»…
– Мне абсолютно все равно!.. – наступая, говорила Зоя Игоревна.
– Вот и замечательно, вот и условились, – говорил, отступая, черт.
– Нет, ты отвечай, по какому праву ты отзываешься обо мне худо? Скажи, не касаясь обители, кого ты знаешь, кто бы больше и чаще меня произносил молитвы; кто из мирян строже меня пост соблюдает, скажи, нечистый?
– Ну уж «нечистый», – даже обиделся черт. – На какое-какое, а уж на подобное обращение я, кажется, никак не заслуживаю. Пусть у меня платье в заплатах, – я вам, кажется, не забыл объяснить тому причину, – но всегда оно, мое платье, свежее и выстиранное. Я за чистотой слежу. У нас с этим строго, потому что, опять же, должность публичная…
– Не юли, ирод! Ты по существу отвечай, на вопрос отвечай, зачем сказал «конечно»?
– Право, нужно ли, Зоя Фарисеевна? – взмолился черт, будучи окончательно загнанным в угол.
– Что такое? как ты это меня назвал? – так и замерла на месте ошеломленная Зоя Игоревна. – Что за нелепица? «Фарисеевна». Что такое «Фарисеевна»? Какая-то глупость.
– Чему вы дивитесь? – вжав для безопасности голову в плечи, отвечал черт. – Я, право, удивляюсь вашей реакции, как будто бы вы сами… право, как будто не замечали, не думали… А что касается моего присутствия… Мной собственно и не планировалось. Я действовал исключительно по призыву. Вы сами звать изволили… Но если вы считаете, что вам рано…
– В жизнь не дождешься! – не своим голосом закричала сорвавшаяся вдруг с последней черты много испытавшая Зоя Игоревна.
– Извините, но это уже не в моей компетенции, однако, как на мой вкус, с вашим потенциалом…
– Заткнись, дрянь! Я тебе покажу, как угодников Божьих порочить, пророчить чистилище на жизнь грядущую! Пакостными словечками величать! Ишь ты, «Фарисеевна» – гляди выдумал! Я тебе покажу, окаянный! – И дальше вышла совершенно уже неприличная сцена: разъяренная Зоя Игоревна опрокинула навзничь ненавистного своего гостя, вцепилась ему в горло руками и кто знает, чем бы все это завершилось, если бы в самый критичный для черта момент, не прекратился сон Зои Игоревны…
****
Ночной кошмар на Зою Игоревну подействовал сильнейшим образом, как никогда на нее не действовали сны. Весь следующий день провела она в высшей степени безукоризненно, почти не покидая своей комнаты. Отлучилась только раз, на Всенощную, отведя, таким образом, подряд семнадцать часов бодрствования молитве. Лучше, кажется, нельзя было подготовиться к грядущей литургии.
Следующий день был воскресным. Зоя Игоревна пришла в храм одной из первых, по обыкновению обошла все иконы, положила в жертвенник не десять, как обычно, а целых двадцать гривен, заняла очередь на исповедь. Пока очищались от своих грехов мужчины, по правилам первыми допускающиеся к исповеди, Зоя Игоревна сокрушалась в сердце о злосчастном своем «черт возьми!» и тревожно размышляла о виденном ею кошмаре.
«Стоит ли упоминать о черте? – мучилась вопросом Зоя Игоревна. – В самом деле, могу ли я быть виновата, что дьявольский сей послушник придумал вдруг мне присниться? Ведь все это было не по настоящему, не наяву. Кажется, не наяву. В любом случае, а разве я не устроила нечистому хорошенькой взбучки. Думаю, теперь-то он не повадится, надолго запомнит, какой прием ему устроили Божьи люди. Тут, по-настоящему, не каяться нужно, а хвалиться. Но все благие дела наши Господу и без того видны. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей…» – Таким образом, Зоя Игоревна разрешила для себя ее спор и в совершенной пребывала готовности, когда пришел ее черед стать на исповедь.
Подойдя к аналою Зоя Игоревна сделала глубокий и продолжительный поклон, настолько глубокий и настолько продолжительный, что бывшие за нею в очереди зароптали. «Ожесточенные! И это здесь, перед аналоем такое нетерпение выказывать! Будто мало им грехов – добираются!» – Впрочем, смиренномудрая Зоя Игоревна приучила себя, когда она в храме, меньше обращать внимание на чужое невежество. – Прочь все внешнее, бренное, недостойное. Два шага вперед, касание Евангелие, и она уже, удаляясь малейшего соблазна к самооправданию и с полнейшим осознанием своей греховности, предлагает вниманию посредника Божьего, протоирея Иоанна, сердечную исповедь о наболевшем своем «черт возьми!»
– Не помните за собой еще каких нераскаянных грехов, сестра? – прослушав до заключительной точки покаяние Зои Игоревны, счел нужным задать наводящий вопрос протоирей. Можно было и обойтись, конечно. По крайней мере, с нею-то можно было. Однако послушная и ответственная Зоя Игоревна не затруднила себя подумать еще минутку. – Нет, ничего не оказалось нераскаянного. Так она и ответила, может быть, необоснованно щепетильному в некоторых случаях батюшке. И уже когда священник покрыл голову исповедницы епитрахилью и, возложив поверх руки, приготовился прочесть разрешительную молитву, произошло озарение.
– Постойте, постойте! – вынырнула из-под епитрахили голова Зои Игоревны. – Слава Тебе, Господи, вспомнила! Рассеянной была на молитве, блуждала мыслями. Все! Теперь-то уже точно все! Готова, батюшка!
Чувство легкости, чистоты, неизъяснимой радости – все основные признаки совершенного покаяния – не покидали Зою Игоревну вплоть до самого Таинства. Причастившись же Святых Христовых Таин, она, она… Что говорить, Зоя Игоревна сама превратилась в сосуд, очищенный освященный, закупоренный: легче получить, чем удержать! – одна мысль: не проронить ни капли полученной благодати. И только улыбка открыта для всех, блаженная, сияющая. Легкие кивки головой, налево, направо. В
