Влас Дорошевич - Безвременье
— Человек, как и другие!
И полез в письменный стол отца посмотреть, в полном ли порядке духовная.
Это была одна трагическая минута среди ряда блестящих лет.
Василий Петрович взбирался всё выше, выше, взобрался очень высоко, как вдруг…
Как вдруг по Петербургу разнеслась необыкновенная весть.
— Василий Петрович, знаменитый Василий Петрович, «сам Василий Петрович» лёг в грязь, лежит и ест из корыта.
Это возмутило стариков:
— Чёрт знает что такое! До какого свинства дошёл человек!
Даже сам граф Завихряйский, и тот сказал:.
— Ну, уж это «Хрю» слишком!
Старики были возмущены. Но молодое поколение, все эти кандидаты на должности и исполняющие поручения, на стариков даже прикрикнули:
— Это в вас всё вольтерьянство говорит!
И объявили:
— Какое смирение паче мудрости, — а, этакий человек, и в грязь лёг! Какое самоуничижение: есть не хочет иначе, как из корыта! Он, он, он недостойным себя почитает. Какой пример! Какая сила духа! Да, не от мира сего человек!
И если прежде просто верили Василию Петровичу, то теперь верили в Василия Петровича.
Время было такое. Воздух был такой.
К Василию Петровичу стекались, Василия Петровича спрашивали о делах важных, неважных и важнейших.
Были счастливы, если он издавал один раз:
— Хрю!
Это принимали, как «да».
А если он издавал своё восклицание два раза:
— Хрю! Хрю!
Принимали это так: Василий Петрович сего не одобряет.
А Василий Петрович лежал себе в грязи и хрюкал.
Как это случилось?
Всю жизнь Василий Петрович не мог равнодушно пройти мимо грязи. Всю жизнь у него являлось при виде неё безумное желание:
— Лечь! Лечь! Лечь!
Но в молодости Василий Петрович ценой невероятных усилий обуздывал в себе это желание.
Придя в возраст и достигнув всего, чего достигнуть мог, он вспомнил об одном, чего ему недоставало.
И тут уж не мог не доставить себе этого удовольствия!
— Лягу!
И лёг. И потребовал, чтобы пищу ему давали непременно из корыта.
Так возник этот «подвиг», который окончательно и бесповоротно утвердил славу Василия Петровича.
И вот Василий Петрович умер.
Газеты писали:
«Мы потеряли идеал человека. Знаменитого деятеля, великого друга отчизны, отца многих полезных начинаний, литератора, чьё истинно вольтеровское остроумие составляло такой интересный контраст с деловитостью и добродетелями покойного. Наконец, мы потеряли человека, возвысившегося до подвига, — человека, к голосу которого мы прислушивались.»
А Василий Петрович лежал на столе, и его собирались вскрывать.
Тело надо было перевезти в имение, — и чтоб оно не испортилось, решено было бальзамировать.
Работали два профессора.
Как вдруг один из них воскликнул:
— Коллега! Да ведь это, кажется, не человек, а свинья! Ей Богу, по всему строению свинья!
Коллега посмотрел на него, вздохнул и сказал:
— Э-эх, коллега! Если всех нас вскрыть, — сколько бы оказалось свиньями!
Они посмотрели друг на друга, улыбнулись и продолжали работу.
Расплюевские весёлые дни
Расплюев. — …Нет, говорит, шалишь, прошло ваше время. А в чём же, Антиох Елпидифорович, наше время прошло?
Ох (подстёгивая шпагу). — Врёшь, купец Попугайчиков, не прошло ещё наше время.
(Расплюев подаёт ему треуголку, — оба выходят в необычайном духе).
Действие II, явл. XII.Я очень рад поделиться с читателями приятным известием.
Наш старый добрый знакомый Иван Антонович Расплюев жив, здоров, невредим и снова переживает свои «весёлые дни».
Он состоит становым приставом в Тамбовской губернии и снова прогремел на всю Россию делом про «оборотня».
Совсем как и в «Весёлых Расплюевских днях».
Остался всё тот же.
Вы помните Расплюева, когда он был квартальным?
Две черты составляли его типичные особенности.
Во-первых, необычайная доверчивость ко всяким пакостным историям.
Какую пакость ему ни рассказать.
— Я на это слаб: всему верю! — говорит Расплюев.
— Вы мне вот скажите, что его превосходительство обер-полицмейстер на панели милостыню просит, — ведь я поверю. Нрав такой!
Вторая особенность Расплюева — необузданная фантазия и способность впадать в административный восторг.
— Будем свидетельствовать! — восклицает он, узнав про оборотня. — Всю Россию потребуем! Я теперь такого мнения, что всё наше отечество, это — целая стая оборотней, и я всех подозреваю! А потому и следует постановить правилом: всякого подвергать аресту. Да-с! Правительству вкатить предложение: так, мол, и так, учинить в отечестве нашем поверку всех лиц: кто они таковы? Откуда?
— Крест мне! Крест Георгиевский!
В стане, вверенном Ивану Антоновичу Расплюеву, в селе Болдарях, проживает, богатый купец Белкин.
Вот человек! Сам Отелло сказал бы ему:
— Какой же вы, однако, Отелло!
Отелло, приревновавший Дездемону к Эмилии.
Началось с водевиля:
— «Отелло-Кузьмич и Дездемона-Панкратьевна».
Дездемона-Панкратьевна получила от кого-то два письма без подписи.
Отелло-Кузьмич перехватил их и нашёл «сумлительными».
Почерк показался ему похожим на почерк учительницы М. Г. Лавровской, молодой девушки, 8 лет державшей в селе Бондарях школу.
И вдруг у Отелло-Кузьмича мелькнула шалая мысль:
— А учительша совсем не учительша! А есть не кто иная, как переодетая мужчина!
Отелло-Кузьмич рыдал на груди у своего племянника купца Егорова.
— Учительшу мне, Яго, учительшу!
Купеческий племяш утешал дяденьку, как мог:
— Ах, дяденька! Солидные вы купцы, и столь убиваетесь! «Посмотреть» учительшу, да и всё.
Отелло-Кузьмича эта мысль обрадовала:
— Посмотреть любопытно!
Но и испугала:
— А вдруг влетит?
Племяш только руками всплеснул:
— Господи! Да неужели ж мы это сами делать будем? На это начальство есть. А Иван-то Антонович Расплюев на что, наш становой? Ужли ж становой купцу откажет? Да ни в жисть! Примера такого в истории, можно сказать, не было. С одной стороны — купец, с другой — учительша какая-то! Купец! Всякий становой знает, что такое купец. «Купец есть вещь». А учительша?
«Дрянь такая, которой, по-настоящему, и на свет-то родиться не следовало бы», как говорит городничий про клопов.
И купеческий племяш побежал к Ивану Антоновичу Расплюеву.
— Иван Антонович, у нас оборотень появился.
Иван Антонович вскочил.
— Как? Что? Где?
— Учительша наша! Совсем не учительша. А оборотень! Мужчина в женском платье-с! С тётенькой моей роман имеет. Ребёнка даже тётенька от учительши прижила! Вот и письмо-с, — про ребёнка пишут!
История была достаточно пакостна, чтобы Иван Антонович Расплюев сейчас же поверил.
— А что-с? Ведь весьма возможно! Бывают такие случаи. И даже книжки об этом пишут. Господина Поль де Кока есть сочинение «Мальчик, которого долго принимали за девочку», или что-то в этом роде. Вот оно куда пошло!
Иван Антонович Расплюев уже входил в восторг.
— Поль де Коком пахнет!
Он был в ажитации.
— Кланяйтесь от меня вашему дяденьке и успокойте эту во всех отношениях достойную личность! Слава Богу, на свете есть Иван Антонович Расплюев! Завтра же злодеяние будет открыто. И сей опасный оборотень, а также вурдалак, будет предан в руки правосудия!
Иван Антонович Расплюев горел, прямо горел:
— Верно ли? Да какие же, чёрт возьми, могут быть сомнения! Учительша! Личность, можно сказать, опасная, вредная и уж по самому ремеслу своему подозрительная! Восемь лет-с живёт в селе. Восемь лет-с! И не имеет любовника. А па-азвольте вас спросить, почему такая преступная скромность? Почему не имеет любовника? Ясно! Потому, что она мужчина!
Иван Антонович был вне себя!
— Нет-с, дельце-то какое, дельце-то! Небывалое! Фурор! В первый раз в России! Купеческая жена, учительша, ребёнок, оборотень. Замысел-то какой! Замысел-то какой адский! Лукавство-то какое, сверхъестественное! И кто вдруг, так сказать — эврика? Иван Антонов сын, Расплюев — эврика! Все газеты писать будут! На заграничные языки переведут! В Петербурге обо мне знать будут! Победа! Гром-с! Слава! В исправники произведут!
У него дух захватывало:
— Да что в исправники! Не исправником тут пахнет! Крест мне за это! Оборотня, нетопыря, вурдалака, мцыря открыл! А там и вкатить правительству предложение: пересмотреть всех до одного. Всех подозреваю. Нет в нашем отечестве мужчин. Нет женщин. Все мужчины переодеты женщинами. Все женщины одеты мужчинами. Всех пересмотреть! Никому не верю! Самого себя смотреть буду!
Всю ночь не спал Иван Антонович в административном восторге.
Голова пылала, на груди горели какие-то звёзды.
