Владимир Кантор - Рождественская история, или Записки из полумертвого дома
— Там-то они и нашли пиастры, которые спрятал капитан Флинт…
Я невольно прислушался. Наташка, взмахивая полными своими руками, пересказывала фильм «Остров сокровищ». Да, читать уже никто не читает просто литературу, разве что по специальности. Когда-то была любимейшая моя книга. И сейчас мне было страшно, как пиратам в их последнем походе к кладу, когда им послышался голос уже умершего капитана Флинта: «Дарби Макгроу! — завывал он, Дарби Макгроу! Дарби, подай мне рому!» Мне тоже и слышалось, и виделось. И мне, как мальчику Джиму Хокинсу, захотелось куда-нибудь сбежать. Но, как Джим к одноногому пирату Сильверу, так и я был привязан веревкой болезни и слабости к этой больнице, к этой палате. И сейчас меня еще куда-то занесло, откуда теперь не виделось выхода. Зачем мне Флинт показал эту картинку?.. Еще раз рассказать о бессмыслице жизни? О том, что чем больше люди ищут в жизни смысл, тем более безумными и лишенными всякого смысла становятся их действия?.. «А ты ее не понимай, ты ее вспоминай, помни каждый день, — услышал я у самого уха голос Ваньки Флинта, — картинка что надо! Убийство как святой поступок — вот должна быть тема моей загробной диссертации. Но у меня другой опыт. По пустому делу погиб. Тут гордиться нечем, словно траву срезали, это простая бессмыслица. А у тебя сложная». Я завертел головой, Флинта по-прежнему нигде не было. И, тихо скуля, я двинулся к своей палате, но остановился перед морем скверной воды, натекшим из туалета и перекрывшим проход. Стоять над ним было еще хуже для обоняния, чем лежать в нашей вонючей палате. Сестрам до этой грязи и дела не было. Это уборщицы должны убирать, а не они. Или слесаря завтра вызвать. Словно не долетал до них запах. А может, и впрямь не долетал все выдувал коридорный сквознячок.
«Сюда-то меня Флинт довел, а назад?..» И тут же я очутился перед дверью своей палаты сидящим на корточках, будто ничего и не было, а я все продолжаю слушать болтовню трех граций или гарпий — как посмотреть. Накручивая на шариковую ручку локон черно-змеиных волос, Сибилла вроде бы продолжала тот разговор, слушать который мне помешал Флинт. Словно разговор застыл в воздухе, а теперь оттаял:
— А Тать на философа обиделся. Тот невежливо ему отвечал. Вот и не понравился он ему, не показался. А стало быть, он с ним счеты и сведет. Как с первого взгляда кто не глянулся, того он никогда не полюбит. Как родила я, сказал мне: «Посмотрю младенца. Если понравится, своим признаю». Но с первого взгляда невзлюбил. А я уж дочку Сашенькой в честь его отца назвала, думала, свекром будет. Но нет, хоть на него как две капли похожа. Вот я и маюсь. Думаешь, Наташка, я не знаю, что это ты меня матерью-одноночкой прозвала?.. Зато моя была эта ночка! А других-то баб у него и нет, я знаю. У него святость на уме: как бы своим ланцетом мир исцелить. А я что? Стараюсь ему пригодиться, помогать во всем, будто и вправду жена ему венчанная. Глядишь, признает Сашку мою, трехголовый мой. У него не только Шхунаев — третья голова еще есть.
Красивая она была, что и говорить! Но красота ее меня не грела, пугала скорее. Страстное, требовательное и вместе с тем очень покорное что-то светилось в ее лице. Ведь за руки держать будет, если тот прикажет, пока он ланцетом орудует. Тот, Тод или Тать? Вот что надо мне понять. Господи, в рифму думаю, кажется, с ума схожу. Спина у меня была мокрая от пота. Заскрипела дверь моей палаты, из нее вышел в полосатой коричневой пижаме Глеб, со спутанными со сна волосами и отлежалой вмятиной от подушки на левой щеке. «Пойду курну», — пробормотал он свое обычное, но меня не заметил. Я все так же, на корточках, сидел. Увидев его, сестры зашумели, а я воспользовался сумятицей, скользнул в палату и через минуту, поражаясь своей быстроте, уже лежал в постели. Голова гудела, ноги дрожали, мысли были спутаны, как непричесанные волосы; я закрыл глаза, и снова меня замутило, словно поплыл я по мутной реке, но не к другому берегу, а вроде бы по течению. По ошибке не в лодку к перевозчику сел, а в какую-то пустую, без руля и без ветрил.
И тут меня стало выворачивать. Я перевесился с кровати, чтоб рвало на пол. Но желудок был пуст, и рвало меня желчью. Причем приступ рвоты был такой сильный, что я ничего кругом не видел. Когда он ослабел и я сумел вздохнуть, передо мной оказался стакан воды, который протягивал мне Славка. Я глотнул воды и удивился: за окном было уже серенькое позднее утро, вместо льда и снега пришла слякоть. Никаких тебе рождественских морозов!
— Вот Тать обозлится! — прочел мои мысли Славка. — А с тобой что-то не то происходит. Я несколько раз ночью просыпался: ты стонал чего-то, за горло хватался, будто тебя душили, то мокрый от пота был, то опять совсем холодный. Я уж было думал дежурного звать. Да спит поди с какой-нибудь сестричкой… О пиастрах кричал и про капитана Флинта. Это из «Острова сокровищ», я смотрел. А потом ты успокоился. И только сейчас вдруг захрипел и тебя рвать стало. Да ты не волнуйся, я приберу. Тебе еще рано вставать. Из процедурной, ну той, что напротив, тряпку возьму.
— Мертвяки мне всю ночь снились, — пожаловался я, понимая уже, что все мне привиделось от духоты и вони, что кошмар снился, Alptraum, как говорят немцы, Nightmare, как говорят англичане.
— Значит, кризис у тебя был. Все в порядке будет. Не волнуйся, всякое видал, обойдется у тебя. — И Славка пошел за тряпкой — убирать за мной.
День под Рождество
А затем вошла крепконогая Катя, будущая жена немецкого бундесбюргера, собирать термометры. Забирая уже лежавшие на тумбочках градусники, она записывала результаты в амбарную книгу.
— А тебе, болезный, и не ставила. Стонал ты, будто леший тебя душил. Вон сосед твой Славка сказал не будить тебя. Я и не будила. А тебя как повело-то, весь пол загадил. Надо за нянечкой послать. Пойду Сибилле Доридовне скажу. Она старшая медсестра — пусть распорядится. Или жена придет уберет?..
Лицо ее при этом выражало полное равнодушие к происходящей вокруг нее российской жизни.
— Никого не надо звать! — оборвал ее пустые слова Славка. — Я сам тут приберу. Делов-то, больше разговору. И загадил-то немного.
Он быстро протер пол и отнес тряпку во вспомогательную процедурную, где были и ванна, и унитаз, и шкафчик закрытый с обрывками бинтов.
— Вот это по-нашему, по-мужчински, — гремя своими банками, сказал дед Карпов, который, пока Славка убирал, аж с кровати свесился, чтоб все видеть. Раз-два — и дамку за юбку, тить твою мать!
Подросток Паша, как обычно, лежал, подложив руки под голову, и смотрел молча в потолок. Дипломат Юрий читал газеты, мычанием подтвердив свое согласие со Славкой (Славка ведь был для него старший по казарме). Глеб сидел на койке и кашлял, схватившись за свою впалую грудь.
— Курить надо меньше, а то сам не заметишь, как помрешь, — неодобрительно сказала Катя, выплывая из палаты, почти не шевеля бедрами. — В Европе вон давно уже не курят.
— Идет, будто пятак в заднице зажала! — засмеялся ей вслед Славка. — Да Господь с ней! Нам до нее дела нет. Но уж больно воображает. Счас Тать придет. Сегодня раньше времени. До завтрака. Давай-ка, — обратился он ко мне, — пока любимая твоя не пришла, полотенце мокрое тебе принесу — личность протереть. А то ты мутный со сна какой-то.
Он снял со спинки моей кровати полотенце и вышел. Через минуту принес влажное, приятное, убирающее дурноту, рвотный запах и ночной кошмар.
И тут и вправду явился Анатолий Александрович. Был он сосредоточен, неразговорчив. К Рождеству себя готовил. Просмотрел записи температур. Почесал окладистую свою черную бороду — не понравилась ему температура подростка-наркомана, не спадала она никак.
— Ты смотри у меня до десятого доживи. Антибиотики тебе поколют. А там посмотрим, может, еще почистить тебя надо.
Был четверг, 6 января. 7-е, стало быть, пятница, 8-е — суббота, 9-е воскресенье, значит, 10-е — понедельник. До понедельника ему дожить нужно, когда и Глебу, и мне операции обещаны. Причем Глеб этой операции ждал, я же упирался, как мог. Подошел он и к Глебу.
— Ну что с тобой делать, прямо и не знаю. Вот что: дам я тебе пока «Эссенциал форте», будешь пить по две таблетки четыре раза в день. Сестры проследят. Я Сибилле Доридовне скажу, чтоб назначение это записала. Как раз к понедельнику тебе это поможет. Надоел ты мне. Пора тебя выписывать. А пока лекарство попьешь.
— А операция?! — возмутился Глеб. — Вы же обещали!
— Раз обещал — значит, сделаю. Ты только принимай регулярно, что я прописал. Будет ухудшение, не обращай внимания. Должно помочь.
Славка вдруг гнусавым голосом в воздух, ни к кому не обращаясь, пробубнил вслух старый больничный анекдот:
— «Больной, поступили результаты ваших анализов. Вы покинете нашу больницу через одну-две недели». «Спасибо, доктор». «Боюсь, больной, вы неправильно меня поняли…»
— Ох, Колыванов, — вздохнул Тать, — сдохнешь ты без покаяния, судьба у тебя такая.
