Евдокия Нагродская - Белая колоннада
— Я хочу, хочу знать правду! Слышишь! Я вижу, что ты лжешь, избегаешь меня. О, я знаю! И ты думаешь, что я не буду бороться за свою любовь!
— Ну, довольно истерики! — сказал он опять строго.
— Слышишь, я не пущу тебя! Не пущу! — она схватила его за руку, чувствуя, что в глазах ее темнеет и она не владеет собой.
— Отстань ты, наконец! — крикнул он, выходя из себя.
— А-а! Значит, ты ее любишь? Говори сейчас, не смей лгать! — она повалилась на пол, рыдая.
Он стоял над ней, бледный от злости, сжав кулаки.
— Степан, — крикнул он решительно, — давай шинель!
— Не уходи, не уходи, — закричала она, — не мучай меня, скажи правду! Если ты уйдешь, я разобью стекла и выброшусь на улицу!
Она вскочила с пола и бросилась к окну.
Он поймал ее за руку и заговорил, стараясь говорить ласково:
— Ну, ну, перестань. Утри слезы и поговорим.
Он отвел ее на диван в кабинет и подал ей воды. Она все еще дрожала и, тихо всхлипывая, пила воду.
Ей было невыносимо тяжело.
Надо было уйти, расхохотавшись ему в лицо, сказать, что он ей противен или что-нибудь в этом роде, но она не может, опять эта желанная роль женщины, играющей мужскими сердцами, не удается ей.
Она так привыкла рассказывать своим подругам как она третирует и мучает мужчин, а они лежат у ее ног, покорные и робкие, а на самом деле она сама валялась сейчас у ног этого самодовольного человека.
Она даже застонала от боли.
— Успокоилась ли ты наконец, можешь ты меня выслушать? — спросил он.
Она кивнула головой.
— Хорошо, ты знаешь, что обстоятельства заставляют меня жениться. Раньше ты к этому относилась вполне разумно, а теперь начинаешь мне устраивать скандалы. Ты желаешь устроить свою карьеру, так ты же должна знать, что я ничем не могу помочь тебе, если эта женитьба не состоится. А ты собираешься мне закатывать скандалы! Я этого не потерплю, слышишь? Я прошу тебя и не думать о таких выходках больше. Пока нам надо реже видеться, чтобы не вышло сплетен, — я тебе уже говорил об этом.
— А ты влюблен в эту Накатову! — крикнула она.
— Да уймись ты, глупая женщина! — нетерпеливо крикнул он.
Она притихла и беспомощно прижалась мокрой от слез щекой к подушке дивана.
— Повторяю тебе, что если ты сделаешь скандал, ты меня не удержишь, я тебе этого не прощу, так будь же умницей, и тебе же будет хорошо.
— Поклянись мне, что ты ее не любишь!
— Клянусь. Это я тебе говорю совершенно искренно, но она милая женщина, и я не желаю, чтобы у нее были хотя бы малейшие неприятности из-за меня.
— Николай, я не могу жить без тебя, я покончу с собой, если ты меня разлюбишь.
— Ну, ну, будь благоразумна, успокойся и иди домой, — он говорил это, ласково проводя рукой по ее спутанным волосам.
Она тихо заплакала:
— Ты, Коля, моя жизнь, мое счастье, мое все!
Он нехотя обнял ее, торопясь окончить неприятную сцену. Ему нужно было ехать, он торопился и боялся опоздать.
Зина, измученная слезами, задремала на диване. Она решила не уходить и дождаться Лопатова. Лучше она посидит тут, пошлет за закуской в офицерское собрание, будет читать книгу. Ведь к ночи он вернется — и они «помирятся», как это всегда бывает.
Было уже совсем темно, когда Степан робко стукнул в дверь.
— Барышня, г-н Тархин спрашивают вас, — почтительно доложил он, просовывая голову в дверь.
— Пусть подождет минутку, — отозвалась Зина, торопливо зажигая электричество у зеркала.
Она хотела было причесать волосы, но они были так красивы в своем беспорядке, что она раздумала и, только поспешно проведя пуховкой по лицу, крикнула: «Войдите».
В комнату не вошел, а как-то проскользнул маленький господин средних лет, с моноклем в глазу и с черными подстриженными усиками.
Он поцеловал руку Зины и шутливо заговорил:
— Я даже доволен, что не застал Николая и неожиданно вижу вас. Давненько, давненько мы не видались!
Она рассеянно улыбнулась:
— Вы меня извините, что я так растрепана, — у меня болит голова!
Он подвинул стул и сел около дивана.
Константин Николаевич Тархин знал в Петербурге все и всех, и не было того круга или общества, где бы его не считали своим.
Маленький, юркий, всегда элегантный, он был всегда и везде приятным гостем, с последней новостью на устах, с последним модным словечком.
Он восхищался только новоиспеченными знаменитостями и только новыми «направлениями».
В данную минуту он восторгался футуризмом.
Служил он в каком-то министерстве и занимал невидное, но крупное место.
Средства у него были хорошие, но он был скуповат.
В компании молодежи его любили как неподражаемого рассказчика неприличных анекдотов и неподражаемого исполнителя всевозможных шансонеток и куплетов.
Ему было уже далеко за сорок, но он почему-то считался молодым человеком. Он был всегда галантен со всеми женщинами. Дружен со всеми артистками, певицами, наездницами, никто никогда не знал о его собственных похождениях, но он был du courant всей vie galante[13] всего Петербурга. Странность его заключалась в том, что, способствуя всегда интрижкам своих приятелей, он не выносил collage’а[14], и когда кто-нибудь заводил постоянную связь, он всеми силами старался «развести этих несчастных».
Зина знала эту слабость, о которой он, шутя, рассказывал ей, боялась его и не любила.
Но в данную минуту ей так было тоскливо, что она обрадовалась даже ему, — все же он был мужчина, и мужчина любезный, начитанный, перед которым можно блеснуть умом, продекламировать новые стихи, — Зина очень недурно писала стихи, — он может оценить и ее небрежную прическу, и ножку в ажурном чулке.
— Жаль, жаль, что не застал Николая, я хотел было тащить его и вас где-нибудь послушать музыку с шампанским, — а где он в настоящую минуту?
— Поехал уверять свою невесту в своей верной любви, — насмешливо сказала Зина.
— Молодец вы, барышня! Вот настоящая женщина! А сознайтесь, не грызет вас это, ну, хоть немножко? — прищурил он свои ласковые глазки.
— Нисколько! — немного натянуто рассмеялась она. — Неужели, Константин Николаевич, вы воображаете, что если бы я не захотела этого брака, он бы состоялся?
Она легла, подперев руками голову и придав своему лицу самое демоническое выражение.
— А почему это вам необходимо?
— Я нахожу нашу любовь слишком пресной. Вы знаете мой характер. Он не совсем обыкновенный, во мне много жестокости; мне кажется, что любовь только тогда и хороша, когда она доставляет кому-нибудь страдание. Я читала в каком-то романе, что любовники, носясь на автомобиле, переехали какого-то человека — и только тогда они испытали настоящую страсть! О, как я их понимаю! Страсть, рожденная в крови и предсмертных судорогах! Разве это не красиво? Разве женщина в эту минуту не чувствует себя божеством, богиней Воли!
— Ой, да я вас начинаю бояться! — шутливо заметил Тархин.
— Я сама иногда боюсь себя, — произнесла она значительно. — Вы испытывали когда-нибудь предсмертный ужас? Впрочем, — откинулась она грациозно на подушки, — я не хочу думать об этом, я сама сознаю, что я слишком жестока… Лучше расскажите мне что-нибудь, ну, как прошел французский бал?
— Блестяще. Но… но позвольте, ведь Николай был на этом балу.
— Как это? — спросила она удивленно.
— Да я, кажется, проболтался, но вы лишены ревности, и я не жалею. Конечно, он был с Маркизет.
— Почему же вы думаете, что он был с Маркизет? Просто он встретился с нею, она за ним бегает, — сказала Зина пренебрежительно, но чувствуя, что ее сердце словно похолодело. Она знала теперь это ощущение, она часто его испытывала. Как она его просила свезти ее на этот бал! Он отговаривался тем, что боится сплетен и что, наконец, ее туалет будет слишком дорого стоить.
— Бегает ли она за ним или он за нею, это неизвестно, но он каждый вечер бывает у нее.
— Неправда, он сидит у своей невесты.
— Э, только до одиннадцати! Небось, он вам не сознался, какой изумрудный кулон поднес в бенефис Маркизет. Да и сегодня он у нее обедает, а потом там устраиваются какие-то шарады. Николай неосторожен, ведь Накатова может узнать.
Зина молчала, ей казалось, что кто-то ударил ее по голове, а холод в груди делался все сильнее и сильнее, — ей казалось, что она умирает.
Константин Николаевич продолжал болтать, рассказывая уже о чем-то другом, когда Зина поднялась с дивана и, смотря вперед каким-то остановившимся взглядом, с трудом выговорила:
— Пойдемте сейчас туда! Пойдемте, я ударю его в лицо, а ее… ее… — Она не договорила и в истерике упала на диван.
Тархин возился с Зиной очень долго: отпаивал водой, послал за валерьяновыми каплями.
Он немного струсил.
Он уговаривал ее не ехать к Маркизет, уверяя, что ничего серьезного между Лопатовым и артисткой нет, что не стоит огорчаться.
