Варлам Шаламов - Перчатка, или КР-2
Я не спорил. Я все это и сам знал. Что лошадь на севере умирает, не выдерживая сезона в золотом забое, что собака подыхает на человеческом пайке.
В другой раз Иван Николаевич поднимал семейные проблемы.
- Я холост. Отец мой погиб в гражданскую войну. Мать умерла, пока я был в заключении. Мне некому передать ни свою ненависть, ни свою любовь, ни свои знания. Но у меня есть брат, младший брат. Он верит в меня, как в бога. Вот я и живу, чтобы добраться до Большой земли, до города Ишима войти в нашу квартиру, улица Воронцова, два,- посмотреть в глаза брату и открыть ему всю правду. Понял?
- Да,- сказал я,- это - стоящая цель.
Каждый день, а дней было очень много - более месяца, Иван Николаевич приносил мне еду свою - она ничем не отличалась от нашего полярного пайка, и я, чтобы не обидеть топографа, ел вместе с ним его хлеб и масло.
Даже свой спирт - вольным давали спирт - Босых приносил мне.
- Я - не пью.
Я пил. Но спирт этот был такой пониженной крепости после того, как прошел несколько складов, несколько начальников, что Босых ничем не рисковал. Это была почти вода.
В тридцать седьмом году летом Босых был на "Партизане" несколько дней - еще в берзинские времена - и присутствовал при аресте знаменитой бригады Герасимова. Это - таинственное дело, о котором мало кто знает. Когда меня привезли на "Партизан" 14 августа 1937 года и поместили в брезентовой палатке,- напротив нашей палатки был низкий деревян-ный бревенчатый барак-полуземлянка, где двери висели на одной петле. Петли у дверей на Колыме не железные, а из куска автомобильной шины. Старожилы объяснили мне, что в этом бараке жила бригада Герасимова - семьдесят пять человек не работающих вовсе троцкистов.
Еще в тридцать шестом году бригада провела ряд голодовок и добилась от Москвы разрешения не работать, получая "производственный" паек, а не штрафной. Питание тогда имело четыре "категории" - лагерь использовал философскую терминологию в самых неподходящих местах: "стахановская" - при выполнении нормы на 130% и выше - 1000 граммов хлеба, "ударная" - от 110 до 130% - 800 граммов хлеба, производственная - 90 - 100% - 600 граммов хлеба, штрафная - 300 граммов хлеба. Отказчики переводились в мое время на штрафной паек, хлеб и воду. Но так было не всегда.
Борьба шла в тридцать пятом и тридцать шестом годах - и рядом голодовок троцкисты прииска "Партизан" добились узаконенных 600 граммов.
Их лишали ларьков, выписок, но не заставляли работать. Самое главное тут - отопление, десять месяцев зимы на Колыме. Им разрешали ездить за дровами для себя и для всего лагеря. Вот на таких кондициях бригада Герасимова и существовала на приисках "Партизана".
Если кто-нибудь в любой час суток любого времени года заявлял о желании перейти в "нормальную" бригаду - его сейчас же переводили. И с другой стороны - любой отказчик от работы прямо с развода мог идти не просто в РУР, или штрафную роту, или в изолятор - а в бригаду Герасимова. Весной 1937 года в бараке этом жило семьдесят пять человек. В одну из ночей этой весны все они были увезены на Серпантинную в тогдашнюю следственную тюрьму Северного горного управления.
Никого из них никто больше нигде не видел. Иван Николаевич Босых видел этих людей, а я видел только отворенную ветром дверь в их бараке.
Иван Николаевич объяснял мне премудрости топографического дела: вон от этой треноги мы, опустив в ущелье ряд колышков, наводили на треногу теодолит, поймав в "крест нитей".
- Хорошая штука топография. Лучше медицины.
Мы рубили просеки, рисовали цифры на затесах, истекающих желтой смолой. Цифры рисовали простым черным карандашом, только черный графит, брат алмаза, был надежен - всякие краски, синие, зеленые химического состава для измерения земли не годились.
Наша командировка постепенно окружалась легкой воображаемой линией сквозь просеки, в которые разглядывал глаз теодолита номер на очередном столбе.
Ледком, белым ледком уже схватывало речки, ручейки. Мелкие огненные листья засыпали наши пути, и Иван Николаевич заторопился:
- Мне надо возвращаться в Магадан, сдать свою работу скорее в управление, получить расчет и уехать. Пароходы еще ходят. Мне хорошо платят, но я должен спешить. Тут две причины моей спешки. Первая - я хочу на Большую землю, трех колымских лет достаточно для изучения жизни. Хоть говорят, что Большая земля еще в тумане для таких путешественников, как ты и я. Но я вынужден быть смелым по второй причине.
- Какая же вторая?
- Вторая в том, что я не топограф. Я журналист, газетчик. Топографии я обучался здесь же, на Колыме, на прииске "Разведчик", где я был реечником у топографа. Выучился этой премудрости, не надеясь на доктора Беридзе. Это мой начальник посоветовал мне взять эту работу по привязке Черного озера к надлежащим местам. Но я что-то напутал, что-то пропустил. А начинать всю привязку сначала у меня нет времени.
- Вот что...
- Та работа, которую мы делаем с тобой,- черновая топографическая работа. Она называ-ется триангуляцией третьего класса. А есть и высшие разряды - второго класса, первого класса. О них я и думать не смею, да вряд ли буду в жизни заниматься.
Мы попрощались, и Иван Николаевич уехал в Магадан.
Уже на следующий год, летом сорокового года, хоть я давно работал с кайлом и лопатой в разведке, мне снова повезло - новый топограф из Магадана начал повторную "привязку". Я был отряжен как опытный реечник, но, разумеется, не обмолвился и словом о сомнениях Ивана Николаевича. Все же спросил нового топографа о судьбе Ивана Босых.
- Давно на материке, сука. Исправляем вот его работу,- мрачно выговорил новый топограф.
1973
ТАЧКА I
Золотой сезон короток. Золота много - но как его взять. Золотая лихорадка Клондайка, заморского соседа Чукотки, могла бы поднять к жизни безжизненных - и в очень короткий срок. Но нельзя ли обуздать эту золотую лихорадку, сделать пульс старателя, добытчика золота, не лихорадочным, а, наоборот, замедленным, даже бьющимся чуть-чуть, чтобы только теплилась жизнь в умирающих людях. А результат был поярче клондайкского. Результат, о котором не будет знать тот, кто берется за лоток, за тачку, кто добывает. Тот, кто добывает, - он только горняк, только землекоп, только каменотес. Золотом в тачке он не интересуется. И даже не потому, что "не положено", а от голода, от холода, от истощения физического и духовного.
Завезти на Колыму миллион людей и дать им работу на лето трудно, но возможно. А что этим людям делать зимой? Пьянствовать в Даусоне? Или Магадане? Чем занять сто тысяч, миллион людей зимой? На Колыме климат резко континентальный, морозы зимой до шестидесяти, а в пятьдесят пять - это рабочий день.
Всю зиму тридцать восьмого года актировали, и арестанты оставались в бараке лишь при температуре пятьдесят шесть градусов, с пятьдесят шестого градуса Цельсия, разумеется, не Фаренгейта.
В сороковом году этот градус был снижен до пятидесяти двух!
Как колонизовать край?
В 1936 году решение было найдено.
Откатка и подготовка грунта, взрыв и кайление, погрузка были связаны друг с другом намертво. Было рассчитано инженерами оптимальное движение тачки, время ее возвращения, время погрузки в тачку лопатами с помощью кайла, а иногда лома для разбора скалы с золотым содержанием.
Каждый не возил на себя - так делалось только у старателей-одиночек. Государство организовало работу для заключенных иначе.
Пока откатчик катил тачку, его товарищи или товарищ должен был успеть нагрузить новую тачку.
Вот этот расчет - сколько надо людей ставить на погрузку, на откатку. Достаточно ли двух человек в звене, или нужно три человека.
В этом золотом забое тачка всегда была сменная. Своеобразный конвейер безостановочной работы.
Если приходилось работать с отвозкой на грабарках, с лошадьми, это использовалось обычно на "вскрыше", на снятии торфов летом.
Оговоримся сразу: торф по золотому - это слой породы, в котором нет золота. А песок - слой, содержащий золото.
Вот эта летняя работа с грабаркой, с лошадью была по вывозке торфов, обнажению песка. Обнаженный песок возили уже другие бригады, не мы. Но нам было все равно.
Грабарка была тоже сменная: мы отцепляли у коногона порожнюю тележку, цепляли груженую, уже готовую. Колымский конвейер действовал.
Золотой сезон - короток. Со второй половины мая до половины сентября три месяца всего.
Поэтому для того, чтобы выбить план, продумывались все технические и сверхтехнические рецепты.
Забойный конвейер - это минимум, хотя именно сменная тачка лишала нас сил, добивала, заставляла превращаться в доходяг.
Никаких механизмов не было, кроме канатной дорожки на бесконечной лебедке. Забойный конвейер - берзинский вклад. Как только выяснилось, что рабсилой каждый прииск будет обеспечен любой ценой и в любом количестве хоть сто пароходов в день будет привозить пароходство Дальстроя,- людей перестали жалеть. И стали выбивать план буквально. При полном одобрении, понимании и поддержке сверху, из Москвы.
