Ирина Головкина - Побеждённые (Часть 1)
- Как никто не берет? Вот у нас ведь работаете?
- Ох, нет! Только временно. На постоянную не примут. Я уже все пороги обила - нужда заела.
- А муж ваш? Или его в живых нет?
- Муж меня бросил на что я ему теперь?
Елочка взяла ее за обе руки.
- Извините, я не знала. Выйдемте вместе, поговорим.
- Я помню, что вы добрая, жалостливая! Иначе я к вам и не обратилась бы. Уж очень много я от людей презренья вижу, - всхлипнула Злобина.
Елочка еще раз оглядела ее: поношенное пальто, из воротника торчит вата, растрепанные волосы выбиваются из-под косынки, глаза припухшие, красные, перчаток нет. Даже странно, что медсестра может иметь такой неопрятный вид! А выражение глаз испуганное и растерянное - немудрено, что не принимают!
- Давно вы одна? - спросила Елочка.
- Давно.., а с ним не легче было - корил меня... неприятности из-за меня были. Он партийный, главный врач больницы, а я богомольная очень - ему на вид ставили; в стенгазете меня нарисовали: в платочке и руки для молитвы сложены, а подписали: "Жена одного хирурга". Ему, конечно, неприятно.
- Ваш муж карьерист, это всем давно известно, - надменно произнесла Елочка.
- Я поняла, о чем вы... - проговорила Злобина, - Всего в двух словах, моя миленькая, не расскажешь... Загляните ко мне, мое золотко. Мне вот сюда, в этот дом. Зашли бы, чайку выпили, а то я все одна да одна!
Елочка заколебалась, тон этой женщины претил ей - Елочка была очень чувствительна к comme il faut*, а вместе с тем ей кое-что хотелось узнать...
* Хорошему тону (франц.)
Комната оказалась запущенная, неряшливая, почти пустая. Электрическая лампа, засиженная мухами, спускалась с потолка прямо на шнуре, стол оставался неубранным, на стенах Елочка разглядела следы клопов.
- Вот какое жилье-то у меня убогое! Пока сидела у Бехтерева, милые соседи все порастащили, а и было-то немного, - начала Злобина, и, только разливая чай, вернулась к вопросу, интересовавшему Елочку.
- Нелады с мужем, у меня именно с того времени пошли. Очень уж винить моего Мишу, конечно, нельзя - он по убеждениям всегда был красный и офицерство терпеть не мог... - продолжала та.
- Ну, знаете, - перебила Елочка, - такой поступок иначе как подлость нельзя и расценивать, каковы бы ни были политические симпатии человека. Если вы будете защищать своего супруга, я убегу! Я не буду сидеть у вас за столом. - И Елочка уже хотела встать.
- Правильно, миленькая, правильно! Я не защищаю. Я сама с того дня покой потеряла Вы помните, какой я была хохотушкой? С того дня я смеяться перестала.
- Почему? - спросила Елочка, уловив что-то странное в ее голосе.
- Не знаю, как и рассказать. Вы сочтете меня и в самом деле за полоумную.. Только это не сумасшествие, нет!
Она оглянулась и сказала шепотом:
- Они виделись мне иногда... Когда стемнеет, проходят бывало, по коридору мимо моей комнаты...
- Кто - они?
- То один, то другой... - те, расстрелянные!
Елочка с ужасом взглянула на нее. Господи! Да она в самом деле ненормальная! Очевидно, помешалась на этой почве.
- Знаю, что вы думаете. Так и врачи мне говорят: психоз, психуете. Да ведь психоз-то оттого и случился, что я вся извелась. Психоз только два года назад прикинулся.
- Анастасия Алексеевна, я никогда не поверю, чтобы мертвые ходили по коридорам - их души должны быть очень далеки. А кроме того... виноват ваш муж, а вы можете спать совершенно спокойно, уверяю вас.
- Вы это, миленькая, как медсестра мне говорите, я это отлично понимаю. Повадились они ко мне, это точно. Я и мужу рассказывала.
- Ну а он что?
- Ох, как сердится и кричит, и грозится, бывало, особенно как я с перепугу по церквам зачастила. Он меня и в больницу сплавил: кабы не больница, я бы и теперь работала, нужды не знала. Всё из-за него.
- В этом случае ваш муж прав был, Анастасия Алексеевна! Нельзя было вас оставлять без помощи.
- Нет, нет, голубушка моя! Вы мне этого не говорите! Я ему мешала! Он меня нарочно в больницу упрятал, чтобы скандалы кончились, да чтобы ему свободней было с другими женщинами водиться. Он и комнату хотел у меня отобрать. Хорошо, я комнату отсудила. В суде, небось, не помешал мой психоз. Началось еще с того вечера в Феодосии, в двадцатом году. Я пошла туда... в Карантин... Пошла к приятельнице и засиделась. А туда с наступлением вечера привезли расстреливать... и бросали тут же в колодцы... Вы помните, там же много колодцев было. Туда! Жители в дома запрятались и ставни позакрывали, а я сдуру в сад выскочила, да к забору. Вечер уже, и ветер гудит, и туда их бросают без молитвы, без отпевания... страшно! Доверху трупами колодцы набили и заколотили досками. Когда я потом домой бежала, я слышала, кто-то еще стонал. Я голову платком закрыла и опрометью...
- О, не говорите, не говорите! Слышать не могу!
- Так вот и я, подкатило мне что-то к горлу... Господи, думаю, и это все через моего мужа! Бегу и дрожу. Ну, а в ночь после того было у меня в госпитале дежурство...
- Как дежурство? Разве после прихода красных госпиталь еще функционировал?
- А как же! У красных свои раненые были и солдаты наши еще лежали.
- И вы остались работать? Это беспринципно, простите!
- Как сказать! И те и другие - люди, и тех и других жаль. К тому же и увольняться страшновато было - репрессий боялась. Осталась. А вы помните наш госпитальный коридор?
- Очень хорошо помню.
- Ну вот, я пошла ночью по этому коридору в буфетную за кипятком озябла очень, хотелось чайком согреться. Коридор длинный, темный, совсем пустой. После расправы в коридоре этом по щиколотку крови было, опилками засыпали. Иду это я и думаю, что пол все еще мокрый... И тут, в первый раз... С тех пор пошло: как только одна останусь, так и страх приползет, что опять увижу их. Особенно, когда, бывало, муж на ночное дежурство уйдет. Этак навязывается, лезет в голову - сейчас, вот сейчас! Сердце заколотится, в груди холодно станет, и опять промелькнет перед глазами, а то так встанет, и стоит.
Они помолчали.
- Вы тени видели или разбирали лица? - спросила Елочка.
- Тени чаще, а случалось - лица. Полковника с усами помните? Он все, бывало, говорил, что ему нельзя умирать - семья большая, дети. Вот он и сейчас как будто стоит...
- Где стоит?
- А вот там у печки, в углу... Не видите? Угол-то левый не такой, как правый, - весь сереет и движется,. А вот и фуражка николаевская проступила. Неужели не видите?
- Не вижу. Вот сейчас, чтобы доказать вам, что там пусто пройду и проведу рукой.
Елочка встала и храбро пошла к печке.
- Вот... - никого?
- Ну как так никого - рукой сквозь него прошли.
- У вас освещение нехорошо налажено. Это лампа раскачивается, тени колышатся, вот вам и мерещится.
Сестра милосердия улыбнулась на слова Елочки, как улыбаются на лепет младенца. Скрипнула половица, и Елочка вздрогнула. "Это начинает действовать на нервы", - подумала она. Она еще раз пристально взглянула на Анастасию Алексеевну: та сидела, устремив глаза на печной угол, губы ее слегка кривились, а все выражение лица было такое странное, болезненное, почти юродивое.
- А вот молодой не приходит. - сказала она.
- О ком вы говорите? - спросила Елочка.
- Молодой, говорю, не приходит. Помните, лежал у нас поручик, почти мальчик. У него было ранение в легкое и в висок с сотрясением мозга. Не помните?
Щеки Елочки стали пунцовыми.
- Нет, - прошептала она, застигнутая врасплох.
- Неужели не помните? Красивый такой юноша, гвардеец, с двумя Георгиями... у окна койка... бредил сильно... всегда ведь, кто в голову. В нашей палате он всех тяжелее ранен был. Я забыла сейчас фамилию...
Елочка хорошо помнила фамилию, но подсказать не решалась - боялась снова покраснеть.
- Вы про этого поручика какие-нибудь подробности знали? - все-таки выговорила она.
- Да, болтали у нас, что их самых сливок общества, паж, кажется. Уверяли, что смельчак; на самые, будто бы, рискованные рекогносцировки вызывался.., а, по-моему, так маменькин сынок, недотрога...
Елочка возмутилась:
- С чего вы взяли? Он так героически держался на перевязках: никогда не застонет, не пожалуется, не позовет лишний раз.
- Положим, что и так, а из-за пустяков скандалы устраивать мастер был. Сколько раз персоналу из-за него доставалось. Помню, раз отказался взять стакан у санитара - уверял, что тот пальцы ему в чай обмакнул. А с сестрой Зайцевой скандал вышел.
- Что такое? Я ничего не знаю.
- Вы, помните, тогда уже больны были. Зайцева эта и в самом деле очень уж бойко держалась, не вашего дворянского воспитания. Какую-то она себе с этим раненым вольность позволила; сказала ли что, или... жест неудачный, а только тот поднял историю - вызвал дежурного врача и потребовал, чтобы Зайцева к нему не подходила. Волновался так, что дежурный врач, перепугавшись, поспешил перебросить ее в другую палату. Ходила она весь день с красными глазами, боялась, что вызовет главный врач. Зачем такую неприятность устраивать человеку, скажите? Что он - девица красная, которую оскорбили, подумаешь?
