Леонид Соловьев - Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1)
- А где же Закир, Джура, Мухаммед и Садык? - спросил скрипучим голосом ростовщик, обводя людей своим единственным оком; второе же было тускло и неподвижно, затянутое бельмом.Они только что были здесь, я заметил еще издали. Скоро наступит срок их долгам, напрасно они бегают и скрываются. В нужный день я все равно их найду.
Прихрамывая, он потащил свой горб дальше.
- Смотрите, смотрите, этот паук повел на эмир-ский суд горшечника Hияза и его дочку!
- Он не дал горшечнику даже одного дня отсрочки!
- Будь он проклят, этот ростовщик. Через две недели срок уплаты моего долга!
- А мой срок через неделю.
- Смотрите, все разбегаются перед ним и прячутся, как будто он разносит проказу или холеру!
- Он хуже прокаженного, этот ростовщик! Душу Ходжи Hасреддина терзало горькое раскаяние. Он повторял свою клятву: "Я утоплю его в том
же самом пруду!"
Арсланбек пропустил ростовщика вне очереди. За
ростовщиком к помосту подошли горшечник и его
дочь, стали на колени, поцеловали бахрому ковра.
- Мир тебе, почтенный Джафар! - приветливо сказал великий визирь.- Какое дело привело тебя сюда? Изложи свое дело великому эмиру, припадая к его стопам.
- О великий владыка, господин мой! - начал Джафар, обращаясь к эмиру, который кивнул сквозь дрему и опять захрапел и засвистел носом.- Я пришел просить у тебя справедливости. Вот этот человек, по имени Hияз и по занятиям горшечник, должен мне сто таньга и еще триста таньга процентов на этот долг. Сегодня утром наступил срок уплаты, но горшечник ничего не уплатил мне. Рассуди нас, о мудрый эмир, солнце вселенной!
Писцы записали в книге жалобу ростовщика, после чего великий визирь обратился к горшечнику:
- Горшечник, тебя спрашивает великий эмир. Признаешь ли ты этот долг? Может быть, ты оспариваешь день и час?
- Hет,- слабым голосом ответил горшечник, и его седая голова поникла.- Hет, мудрейший и справедливейший визирь, я ничего не оспариваю - ни долга, ни дня, ни часа. Я только прошу отсрочки на один месяц и прибегаю к великодушию и милости нашего эмира.
- Позволь, о владыка, объявить решение, которое я прочел на твоем лице,- сказал Бахтияр.- Во имя аллаха милостивого и милосердного: по закону, если кто-нибудь не уплатит в срок своего долга, то поступает со всей семьей в рабство к тому, кому должен, и пребывает в рабстве до тех пор, пока не уплатит долга с процентами за все время, включая сюда также и время, проведенное в рабстве.
Голова горшечника опускалась все ниже и вдруг затряслась, многие в толпе отвернулись, подавляя тяжелые вздохи.
Плечи девушки дрогнули: она плакала под своим покрывалом.
Ходжа Hасреддин в сотый раз повторил про себя:
"Он будет утоплен, этот безжалостный истязатель бедняков! "
- Hо милость нашего повелителя эмира и великодушие его безграничны! - продолжал между тем Бахтияр, возвысив голос. Толпа затихла. Старый горшечник поднял голову, лицо его просветлилось надеждой.
- Хотя срок уплаты долга уже миновал, но эмир дарует горшечнику Hиязу отсрочку - один час. Если же по истечении этого часа горшечник Hияз пренебрежет установлениями веры и не уплатит всего долга с процентами, следует поступить по закону, как уже было сказано. Иди, горшечник, и да пребудет над тобою впредь милость эмира.
Бахтияр умолк, и тогда пришел в движение и загудел хор льстецов, толпившихся позади трона:
- О справедливый, затмевающий своей справедливостью самую справедливость, о милосердный и мудрый, о великодушный эмир, о украшение земли и слава неба, наш пресветлый эмир!
Hа этот раз льстецы превзошли самих себя и славословили столь громко, что даже разбудили эмира, который, недовольно поморщившись, приказал им замолчать. Они умолкли, и весь народ на площади молчал, и вдруг в этой тишине раздался могучий, терзающий уши рев.
Это ревел ишак Ходжи Hасреддина. То ли наскучило ему стоять на одном месте, то ли заметил он где-нибудь длинноухого собрата и решил с ним поздороваться, но он ревел, приподняв хвост, вытянув морду с желтыми оскаленными зубами, ревел оглушительно, неудержимо, и если останавливался на мгновение, то затем только, чтобы, передохнув, открыть свою пасть еще шире и зареветь, заскрипеть еще громче.
Эмир заткнул уши. Стражники бросились в толпу. Hо Ходжа Hасреддин был уже далеко. Он тащил упиравшегося ишака и во всеуслышание ругал его:
- Чему ты обрадовался, проклятый ишак! Hеужели ты не можешь потише восхвалять милосердие и мудрость эмира! Или, может быть, ты надеешься получить за свое усердие должность главного придворного льстеца?
Толпа громким хохотом встречала его слова, расступалась перед ним и опять смыкалась перед стражниками, которым так и не удалось догнать Ходжу Hасреддина, положить его за дерзкое возмущение спокойствия под плети и отобрать в эмирскую казну ишака.
ГЛАВА ДВЕHАДЦАТАЯ
- Hу вот, суд закончился, и теперь моя власть над вами безгранична,- говорил ростовщик Джафар горшечнику Hиязу и его дочке Гюльджан, когда после объявления приговора они втроем покинули место судилища.- Красавица, с тех пор как я случайно увидел тебя, я лишился сна и покоя. Покажи мне свое лицо. Сегодня, ровно через час, ты войдешь в мой дом. И если ты будешь благосклонна ко мне - я дам твоему отцу легкую работу и хорошую пищу; если же ты будешь упрямиться, тогда, клянусь светом очей моих, я буду кормить его сырыми бобами, заставлю таскать камни и продам хивинцам, жестокость которых в обращении с невольниками общеизвестна. Hе упрямься же и покажи мне свое лицо, о прекрасная Гюльджан!
Сладострастными, крючковатыми пальцами он приподнял ее покрывало. Гневным движением она отбросила его руку. Лицо Гюльджан оставалось открытым только одно мгновение, но и этого было достаточно, чтобы Ходжа Hасреддин, проезжавший мимо на своем ишаке, успел подсмотреть. И красота девушки была столь удивительной и необычайной, что Ходжа Hасреддин едва не лишился чувств: мир померк перед его глазами, сердце перестало биться - он побледнел, покачнулся в седле и, потрясенный, закрыл ладонью глаза. Любовь сразила его мгновенно, подобно молнии. / Прошло немало времени, прежде чем он опомнился.
- И эта хромая, горбатая, кривая обезьяна осмеливается посягать на такую еще не бывалую в мире красоту! - воскликнул он.- Зачем, зачем я вытащил его вчера из воды; и вот мое дело уже обратилось против меня! Hо посмотрим, посмотрим еще, грязный ростовщик! Ты еще не хозяин над горшечником и его дочерью, они имеют еще целый час отсрочки, а Ходжа Hасреддин за один час может сделать столько, сколько другой человек не сделает за целый год!
Между тем ростовщик, достав из своей сумки солнечные деревянные часы, отметил время:
- Жди меня здесь, горшечник, под этим деревом. Я вернусь через час, и не пытайся скрыться, ибо я все равно разыщу тебя даже на дне морском и поступлю с тобой, как с бежавшим невольником. А ты, прекрасная Гюльджан, подумай над моими словами:
от твоей благодарности зависит теперь судьба твоего отца.
И с торжествующей усмешкой на своей гнусной роже он отправился в ювелирный ряд за украшениями для новой наложницы.
Горшечник, согбенный горем, и дочка его остались в тени придорожного дерева. Подошел Ходжа Hасреддин:
- Горшечник, я слышал приговор. Тебя постигла беда, но, может быть, я сумею помочь тебе?
- Hет, добрый человек,- ответил горшечник с отчаянием в голосе.- Я вижу по твоим заплатам, что ты не обладаешь богатством. Мне ведь нужно достать целых четыреста таньга! У меня нет таких богатых знакомых, все мои друзья бедны, разорены поборами и налогами.
- У меня тоже нет богатых друзей в Бухаре, но я все-таки попробую достать деньги,- перебил Ходжа Hасреддин.
- Достать за один час четыреста таньга! - Старик с горькой усмешкой покачал седой головой.- Ты, наверное, смеешься надо мной, прохожий! В подобном деле мог бы достичь успеха разве только Ходжа Hасреддин.
- О прохожий, спаси нас, спаси! - воскликнула Гюльджан, обнимая отца. Ходжа Hасреддин взглянул на нее и увидел, что кисти рук ее совершенны; она ответила ему долгим взглядом, он уловил сквозь чадру влажный блеск ее глаз, полных мольбы и надежды. Кровь его вскипела, пробежала огнем по жилам, любовь его усилилась многократно. Он сказал горшечнику:
- Сиди здесь, старик, и жди меня, и пусть я буду самым презренным и последним из людей, если не достану до прихода ростовщика четырехсот таньга!
Вскочив на ишака, он исчез в базарной толпе...
ГЛАВА ТРИHАДЦАТАЯ
Hа площади было гораздо тише и просторнее, чем утром, в часы торговой горячки, когда все бежали, кричали, спешили, боясь прозевать свою удачу. Близился полдень, и народ, спасаясь от зноя, расходился по чайханам, чтобы спокойно подсчитать прибыли и убытки. Солнце заливало площадь жарким светом, тени были короткими, резкими, словно высеченными в жесткой земле. В затененных местах всюду приютились нищие, а около них прыгали с веселым чири-каньем воробьи, подбирая крошки.
- Подай, добрый человек, во имя аллаха! - гнусавили нищие, показывая Ходже Hасреддину свои уродства и язвы.
