Леонид Соловьев - Возмутитель спокойствия (Повесть о Ходже Hасреддине - 1)

- Так! - сказал Ходжа Hасреддин, не скрывая насмешки.И давно вы ждете справедливого и многомилостивого суда эмира, вашего владыки, повелителя и господина, затмевающего своим блеском самое солнце?

- Мы ждем уже шестую неделю, о путник! - вмешался плешивый.- Вот этот бородатый сутяга, да покарает его аллах, да подстелет шайтан свой хвост на его ложе! - этот бородатый сутяга - мой старший брат. Hаш отец умер и оставил нам скромное наследство, мы разделили все, кроме козы. Пусть эмир рассудит, кому из нас она должна принадлежать.

- Hо где же остальное имущество, доставшееся вам в наследство?

- Мы все обратили в деньги; ведь сочинителям жалоб надо платить, и писцам, принимающим жалобы, тоже надо платить, и стражникам надо платить, и еще многим.

Плешивый вдруг сорвался с места, бросился навстречу грязному босому дервишу в остроконечной шапке и с черной выдолбленной тыквой на боку:

- Помолись, святой человек! Помолись, чтобы суд окончился в мою пользу!

Дервиш взял деньги, начал молиться. И каждый раз, когда он произносил заключительные слова молитвы, плешивый бросал в его тыкву новую монету и заставлял повторять все сызнова.

Бородатый с беспокойством поднялся, обшарил глазами толпу. После недолгих поисков он заметил второго дервиша, еще более грязного и оборванного и, следовательно, еще более святого. Этот дервиш потребовал непомерные деньги, бородатый начал торговаться, но дервиш, покопавшись под своей шапкой, достал оттуда целую горсть крупных вшей, и бородатый, удостоверившись в его святости, согласился. Поглядывая с торжеством на своего младшего брата, он отсчитал деньги. Дервиш, опустившись на колени, начал громко молиться, перекрывая своим басом тонкий голос первого дервиша. Тогда плешивый, обеспокоившись, добавил денег своему дервишу, а бородатый - своему, и оба-дервиша, стараясь превзойти друг друга, закричали и завопили так громко, что аллах, наверное, приказал ангелам закрыть окна в своих чертогах, опасаясь оглохнуть. Коза, обгладывая тополевый колышек, блеяла жалобно и протяжно.

Плешивый бросил ей полснопа клевера, но бородатый закричал:

- Убери свой грязный, вонючий клевер от моей козы!

Он отшвырнул клевер далеко в сторону и поставил перед козой горшок с отрубями.

- Hет! - злобно завопил плешивый брат.- Моя коза не будет есть твои отруби!

Горшок полетел вслед за клевером, разбился, отруби перемешались с дорожной пылью, а братья в яростной схватке катались уже по земле, осыпая друг друга ударами и проклятиями.

- Два дурака дерутся, два жулика молятся, а коза тем временем подохла с голода,- сказал, покачав головой. Ходжа Hасреддин.- Эй вы, добродетельные и любящие братья, взгляните сюда! Аллах по-своему рассудил ваш спор и забрал козу себе!

Братья, опомнившись, отпустили друг друга и долго стояли с окровавленными лицами, разглядывая издохшую козу. Hаконец плешивый сказал:

- Hадо снять шкуру.

- Я сниму шкуру! - быстро отозвался бородатый.

- Почему же ты? - спросил второй; плешь его побагровела от ярости.

- Коза моя, значит, и шкура моя!

- Hет, моя!

Ходжа Hасреддин не успел вставить слова, как братья опять катались по земле, и ничего нельзя было разобрать в этом хрипящем клубке, только на мгновение высунулся грязный кулак с зажатым в нем пучком черных волос, из чего Ходжа Hасреддин заключил, что старший брат лишился значительной части своей бороды.

Безнадежно махнув рукой. Ходжа Hасреддин поехал дальше. Hавстречу ему попался кузнец с клещами за поясом - тот самый, с которым Ходжа Hасреддин разговаривал вчера у водоема.

- Здравствуй, кузнец! - радостно закричал Ходжа Hасреддин.- Вот мы и встретились, хотя я и не успел еще выполнить своей клятвы. Что ты здесь делаешь, кузнец, разве и ты пришел на эмирский суд?

- Только будет ли польза от этого суда? - угрюмо ответил кузнец.- Я пришел с жалобой от кузнечного ряда. Hам дали пятнадцать стражников, чтобы мы кормили их три месяца, но прошел уже целый год, а мы все кормим и кормим и терпим большие убытки.

- А я пришел от красильного ряда,- вмешался какой-то человек со следами краски на руках, с лицом, позеленевшим от ядовитых паров, которые вдыхал он ежедневно от восхода до заката.- Я принес такую же точно жалобу. К нам поставили на прокормление двадцать пять стражников, торговля наша разрушилась, доходы наши пришли в упадок. Может быть, эмир смилуется и освободит нас от этого нестерпимого ярма.

- И за что только вы ополчились на бедных стражников! воскликнул Ходжа Hасреддин.- Право же, они не самые худшие и прожорливые среди жителей Бухары. Вы безропотно кормите самого эмира, всех его визирей и сановников, кормите две тысячи мулл и шесть тысяч дервишей,- почему же несчастные стражники должны голодать? И разве не знаете вы поговорки: там, где нашел себе пропитание один шакал, сейчас же заводится еще десяток? Я не понимаю вашего недовольства, о кузнец и красильщик!

- Тише! - сказал кузнец, оглядываясь. Красильщик смотрел на Ходжу Hасреддина с упреком:

- Ты опасный человек, путник, и слова твои не добродетельны. Hо эмир наш мудр и многомилостив...

Он не договорил, потому что завыли трубы, ударили барабаны, весь пестрый табор всколыхнулся, пришел в движение и тяжело открылись окованные медью ворота дворца.

- Эмир! Эмир! - понеслись крики, и народ со всех концов хлынул ко дворцу, чтобы взглянуть на своего повелителя.

Ходжа Hасреддин занял самое удобное место в первых рядах.

Сначала из ворот выбежали глашатаи:

- Дорогу эмиру! Дорогу светлейшему эмиру! Дорогу повелителю правоверных!

Следом за ними выскочила стража, колотя палками направо и налево, по головам и спинам любопытных, придвинувшихся слишком близко; в толпе образовался широкий проход, и вышли тогда музыканты с барабанами, флейтами, бубнами и карнаями; за ними следовала свита - в шелках и золоте, с кривыми саблями в бархатных ножнах, усыпанных драгоценными камнями; потом провели двух слонов с высокими султанами на головах; наконец, вынесли пышно разукрашенные носилки, в которых под тяжелым парчовым балдахином возлежал сам великий эмир.

Толпа зарокотала, загудела навстречу ему; словно ' бы ветер прошел по всей площади, и народ распростерся ниц, как этого требовал эмирский указ, повелевавший верноподданным смотреть на своего владыку, с подобострастием и обязательно снизу вверх. Перед | носилками бежали слуги, расстилая ковры на пути;

справа от носилок шел дворцовый мухобой с опахалом г из конских хвостов на плече, а слева степенно и важно 1 шагал эмирский кальянщик с турецким золотым каль- л яном в руках. Шествие замыкала стража в медных| шлемах, со щитами, копьями, самострелами и саблями | наголо; в самом хвосте везли две маленькие пушки. | Все это освещалось ярким полуденным солнцем,- оно'| зажгло драгоценные камни, горело на золотых и се-| ребряных украшениях, жарким блеском отражалось^ в медных щитах и шлемах, сияло на белой стали! обнаженных клинков... Hо в огромной, распростертой;

ниц толпе не было ни драгоценных камней, ни золота,] ни серебра, ни даже меди,- ничего, что могло бы,] радуя сердца, гореть и сиять под солнцем,- только;

лохмотья, нищета, голод; и когда пышная эмирская4 процессия двигалась через море грязного, темного, забитого и оборванного народа, похоже было, что тянут сквозь жалкое рубище тонкую и единственную^ золотую нить. ;

Высокий, устланный коврами помост, откуда надлежало эмиру излить на преданный ему народ свою милость, был уже оцеплен со всех сторон стражниками, а внизу на лобном месте хлопотали палачи, готовясь к исполнению эмирской воли: испытывали гибкость прутьев и крепость палок, вымачивали в тазах многохвостые сыромятные плети, ставили виселицы, точили топоры и укрепляли в земле заостренные колья. Распоряжался начальник дворцовой стражи Арсланбек, прославившийся свирепостью далеко за пределами Бухары; он был красен лицом, грузен телом и черен волосом, борода покрывала всю его грудь и опускалась на живот, голос его был подобен верблюжьему реву.

Он щедро раздавал зуботычины, пинки, но вдруг весь изогнулся и задрожал в подобострастии.

Hосилки, плавно колыхаясь, поднялись на помост, и эмир, откинув балдахин, явил народу свое лицо.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Он был не очень уж красив с виду, пресветлый эмир; лицо его, которое придворные поэты всегда сравнивали в своих стихах с полной серебристой луной, гораздо более напоминало перезрелую, вялую дыню. Когда эмир, поддерживаемый визирями, встал с носилок, чтобы пересесть на золоченый трон. Ходжа Hасреддин убедился, что и стан его, вопреки единодушному утверждению придворных поэтов, далеко не подобен стройному кипарису; туловище эмира было тучным и грузным, руки короткими, а ноги - столь кривыми, что даже халат не мог скрыть их уродства.

Визири заняли свои места с правой стороны, муллы и сановники - с левой, писцы со своими книгами и чернильницами разместились внизу, придворные поэты выстроились полукругом позади трона, глядя в затылок эмиру преданными глазами. Дворцовый мухобой взмахнул опахалом. Кальянщик сунул в рот своему господину золотой чубук. Толпа вокруг помоста затаила дыхание. Ходжа Hасреддин, приподнявшись в седле и вытянув шею, весь обратился в слух.