Андрей Зарин - Казнь
Лапа действительно словно замер. Он откинулся к спинке дивана и устремил неподвижный взгляд на карниз, где черным кружевом висела паутина.
При возгласе Фени он очнулся и рассеянно взглянул на ее оживленное лицо.
— А? Ты про что?
— Фу-ты, Господи, — воскликнула, смеясь, Феня, — я — то соловьем разливаюсь, а он спит!
— Я устал, Фенюшка. Сегодня работал много, — ответил Лапа, — и устал. Налей мне другой стакан чаю и сахару положи. Вот так, спасибо!
IX
Николай Долинин сразу не мог разобраться в своих чувствах. Сначала он был просто поражен, парализован страшною вестью от своего брата; потом, когда сознание возвратилось к нему, его прежде всего охватила радостная мысль, что Анна свободна, но эту радость тотчас сменил ужас, что мысль, мелькнувшая в голове его брата, могла явиться и у нее. Кровь стучала в висках. Ее надо видеть, видеть во что бы то ни стало! И как подействует на нее это страшное известие? Он хотел бежать тотчас, предупредить ее через Силина, но пристав не пустил его до приезда следователя.
Мысли беспорядочно кружились в его голове. Он стал думать об убийце, и вдруг — сперва мелькнуло в его голове подозрение, потом стало расти и укрепляться. Убийца — Захаров! Для него это стало ясно, как день… Он припомнил свои встречи с ним. Первую, когда он бросил ему пошлый намек; вторую — спустя три-четыре часа, может, шесть часов, на берегу Волги под проливным дождем.
Дождь загнал его в заброшенный шалаш рыбака. Он сидел в нем на обрубке дерева, когда в шалаш неожиданно вошел Захаров, без шляпы, дождь смочил его волосы, и они беспорядочно прилипли ко лбу, к щекам; потоки воды струились с его одежды, но он не замечал этого и показался Долинину словно помешанным. Взор его бессмысленно блуждал, все тело дрожало. Когда Долинин его окликнул, он нисколько не удивился встрече с ним, сел подле него на землю и, вынув платок стал вытирать мокрое лицо. Потом, подняв голову, сказал Долинину:
— Вы это верно мне намекнули. Она собиралась убежать с Деруновым… по Волге кататься… Я перехватил письмо и все узнал!..
Николай вспомнил его хриплый голос отчаявшегося человека и спросил:
— Зачем вы здесь в такую погоду?
— Я побоялся убить ее и убежал, — ответил он; потом помолчал немного, задумавшись, и заговорил, не обращая внимания на Долинина: — Меня возмущает обман! Целая система, изо дня в день, из часа в час, огромная сеть, сплетенная из лжи и притворства. Ночью она расточала мне ласки, нося в душе измену, днем лгала мне словами, улыбкой, глазами… Подлая женщина!.. И я любил ее!.. Я люблю ее! — он ударил себя кулаком в лоб. — От этого я и убежал сюда. Не будь любви, что мне в ее обмане? Пошла вон! Но когда любишь… когда долгими годами скопленное золото обратится вдруг в битые черепки… Убить мало! Гадина! А впрочем… Это не она. Это мать и тот… тот… развратник!
Он потряс в воздухе кулаком. Дождь продолжал литься и громко стучал по берестовой настилке шалаша. Долинин не перебивал его речи и смотрел на него, как на безумного.
— Вы их не знаете? — спросил его Захаров. Долинин покачал головою.
— Мать старая развратница и сводница. Она теперь бы готова была иметь любовника, хотя ей шестьдесят лет. Он… он! Кто же его не знает! Он за деньги покупает девушек… он соблазнил и ее… деньгами, нарядами… Я не могу, я получаю сто рублей, а она любит блеск, наряды… и попалась! Твари! — он выкрикнул это слово хриплым голосом и вскочил на ноги.
— Не ее, а их убить, их убить! — повторил он словно сам себе и, несмотря на дождь, быстро вышел из шалаша. Долинин закричал ему вслед, высунулся и увидел, как Захаров огромными прыжками бежал по дороге к городу. Ему стало страшно…
И теперь, вспомнив эту встречу и свои ощущения, подозрения переросли в нем в уверенность.
"Если он, — он должен сознаться… ради меня, — подумал он. — Я заставлю его! Да! Нельзя убивать безнаказанно людей и потом прятать концы. Убил иди смело сознаваться. Ведь не для грабежа это!" С этими мыслями, больше думая о себе, чем о Захарове, он пошел к нему полчаса спустя после отъезда следователя. Подойдя к двери, он крепко дернул шнур звонка, но на его звон никто не откликнулся. Он дернул второй, третий раз, стал стучать в дверь, потеряв терпение, но внутри было все так же безмолвно и ничто не обнаруживало признака жизни.
Николай оставил дверь и огляделся. Кругом было пустынно и тихо, ни один человек не проходил по улице. Он легко перешагнул низенький забор палисадника, окружавшего дом, и стал заглядывать в окна. Комнаты были пусты; он зашел за угол и наткнулся на открытое окошко. Заглянув в него, он увидел кабинет; в глубине его, на оттоманке, скорчившись, лежал человек, в котором Николай признал Захарова, и, раздраженный, стал громко и грубо звать его:
— Эй вы, как вас звать! — кричал он в комнату. — Вставайте, что ли! Я звонил, звонил! Что вы, прислугу-то нарочно отпустили, что ли? Ну! Захаров!
Захаров при первом звуке его голоса вскочил как ужаленный и сел, бессмысленно озираясь по сторонам, не соображая, кто и откуда с ним разговаривает.
— Да взгляните на окно, черт возьми! — заорал Николай, потеряв терпение. — И откройте дверь, иначе я в окно влезу.
Захаров обратил к нему свое измученное, апатичное лицо и, узнав его, кивнул головою.
— Здравствуйте, здравствуйте! — ответил Николай. — Идите дверь открыть!
— Разве никого нет?
— Вероятно, если я полчаса звонил и стучал у двери.
— Я сейчас.
Спустя несколько минут Захаров впустил его в дом и пошел назад к себе в кабинет, уже не обращая на него внимания, но Николай решительно вошел за ним в комнату, запер окошко и, глядя на Захарова в упор, сказал ему:
— Сегодня ночью Дерунова убили. Вы знаете?
Захаров вздрогнул, лицо его вспыхнуло, глаза сверкнули, и он вдруг рассмеялся.
— Убит? Очень хорошо! Так ему и надо. Я…
— Да, вы! — жестко сказал Николай и с озлоблением добавил: — Вы — убийца!
Захаров перестал смеяться, угрюмо кивнул головою и ответил:
— Я! Разве я мог простить ему это! Я лелеял эту мечту и убил! — Он нанес удар кулаком кому-то невидимому в воздухе. Николай отступил от него.
— Чем ударили его? — спросил он тихо.
— Я, я! — словно радуясь, подхватил Захаров. — Я силен! О-о! — Он вытянул свою мускулистую руку. — Я встретил его и вынул револьвер, но он был незаря-жен, и я бросил его… — Захаров вдруг задумался и опустился на диван.
Николай подошел к нему
— Чем же ударили?
— Револьвером, ручкою. Бац! Охо-хо, от такого удара треснет череп у буйвола!
— Зачем вы убили его у нас в саду? Места не было?
— Не было, не было, — повторил Захаров, — я его бац! Ха-ха-ха! — Он задрожал и стал ежиться в ознобе. Николай заметил, что он не переменил одежды и она была еще и теперь сырая.
— Так убийца вы? — будто не поверил Николай.
— Я, я! — ответил Захаров, дрожа и ежась.
— Вы должны донести на себя! — сказал Николай. — Мне нет до этого дела, и я пришел к вам для своего успокоения, а вы должны. А теперь лягте! — он кивнул ему и вышел из кабинета. Притворяя дверь, он видел, как Захаров, скорчившись, упал на диван.
В дверях он увидел сторожа.
— Тебе чего?
— К господину Захарову из управы. Просят его! — ответил сторож.
— Он болен!
— Тогда ключи спрашивают.
Николай вдруг словно очнулся и обозлился. Какое ему до всего этого дело?
— Надо, так и возьми! — резко ответил он. — Вон он там, в кабинете, валяется! А за мной двери запри! — и он быстро вышел на улицу.
"Теперь к Анне! Я успокою ее. Я все объясню, расскажу ей. Правда, я грозился, но угроза и дело — разница. Она поймет и потом сама будет рада. Захаров завтра сознается… а вдруг заболеет, умрет?.. Ну, да мне что! Теперь Аню, Аню!"
У крыльца дома Деруновых толпился народ, двое полицейских стояли для порядка, время от времени на крыльцо входили люди с серьезными, сосредоточенными лицами. Николай увидел Силина, поздоровался с ним. Силин пылко встряхнул ему руку.
— Полчаса, как перевезли его, — сообщил он, — и хлопот было!.. Банк на свой счет хоронит. На панихиду губернатор приедет. Ждем!
— Что сестра? — спросил Николай, думая только о ней.
— Убивается! Сначала истерика, обморок… беда! — он махнул рукою. — Я совсем растерялся. Бегаю, Пашка бегает, нянька бегает, Лиза плачет, а Иван как сыч… Спасибо, Вера Сергеевна приехала, доктора привезла…
— Что же с ней?
— Ну, теперь по-хорошему. Никого только к себе не пускает, кроме Веры Сергеевны; лежит пластом и все говорит: "Казнь, казнь!" Что, красиво? — спросил он хвастливо, входя в зал, и, не дожидаясь ответа, устремился к прибывшим. Николай прошел в угол за рояль и остановился там.
На высоком катафалке, окруженном тропическими растениями, лежал убитый. Часть головы его с поврежденным глазом была забинтована, а другая хранила бесстрастный покой. Выражение ужаса сгладилось на застывшем лице, и оно было таинственно и равнодушно.
