Якуб Колас - На росстанях
- Черти! Черти! Покажитесь! - тихонько позвал он и снова стал прислушиваться.
Все было тихо, никто не откликался, не показывался. Нервы учителя были сильно напряжены, и он чувствовал, что если сойдет с какой-то точки, на которой он еле-еле держался, то попадет в полную власть страхов и пустится бежать с этого места. Он повернул назад, к корчме, и пошел, прибавляя шаг. Возле корчмы остановился, подумал и повернул к старому Абраму. Там он присел за столик, попросил бутылку пива и, немного успокоившись, пошел в школу.
XIV
Накануне николина дня собрался Лобанович к своему другу Турсевичу и пошел на разъезд. Дежурил как раз Суховаров. Он уверил учителя, что через полчаса придет товарный поезд, с которым можно будет поехать. Суховаров расспросил, как здоровье панны Ядвиси, как живет сам учитель, как часто видится он с паненками. И тут же похвастался, как на днях залучил он к себе одну молодицу. Лобанович припомнил свою не очень давнюю встречу на улице с незнакомой женщиной, и ему стало неприятно слушать эту грязную исповедь.
- Простите, - остановил его Лобанович, - зачем вы все это выкладываете?
- А разве вы не любите слушать такие вещи?
- А что же тут может быть интересного?
- Почему? - удивился Суховаров и взглянул на учителя своими серыми маслеными глазами с явной насмешкой.
Учитель в свою очередь поглядел ему в глаза. Не нравилось ему это самодовольное лицо самца и эти отвисшие мокрые губы с закрученными кверху черными усиками.
- Как вам сказать?.. Гадость все это, и похваляться этим человеку интеллигентному никак не пристало.
- Эх вы, застенчивая девушка! - промолвил Суховаров несколько пренебрежительно.
Тем временем подошел товарный поезд. Суховаров и учитель вышли на платформу. Приостановив поезд, Суховаров посадил учителя в теплушку и простился с ним. Лобанович почувствовал себя легко, сидел и размышлял о том, как встретит он своего друга.
Как только поезд пришел на станцию, Лобанович живо выскочил из теплушки, на всякий случай заглянул в здание станции - ведь могло статься, что его друг зашел туда. Но там никого не было, и Лобанович отправился к деревне по полотну железной дороги.
Вечер был темный и тихий. Вдоль железной дороги тянулся высокий старый лес, таинственный, угрюмый и величественный. На станции шумел паровоз, тихо и ровно, словно боясь нарушить покой леса. Обложенное белесыми тучами небо, казалось, ниже нависло над землей, и пушистые снежинки спокойно падали на неподвижные деревья, на дорогу. Было что-то необычайно приятное в легком кружении белых и чистых пушинок, которые так нежно, тихо опускались на землю, на шапку учителя. Чуткий слух, казалось, улавливал их тихий шелест, их милый разговор.
Лобанович шел быстро. Ему было легко, хотелось бежать, гоняться за белыми пушинками, словно они были живые, ведь он сам был еще дитя.
С правой стороны дороги лес кончился. Лобанович тел и вглядывался в темноту, боясь пропустить большак, который должен где-то здесь пересечь железную дорогу. Вот он, этот старинный шлях, вот они, старые березы на его обочинах! На большаке, в версте от железной дороги, стояла хата казенного лесника Лукаша. Там помещалась школа, в которой жил и учил детей Турсевич.
Лобанович быстро прошел эту версту, издалека увидев синеватый свет в окне своего друга. Возле самой хаты он остановился. Окно, выходившее на улицу, было завешено простенькой занавеской. Турсевич ходил по комнате с таким видом, словно он сам себе пересказывал урок. Лобанович тихонько подошел к окошку, постучал пальцем по стеклу и спрятался.
Турсевич отдернул занавесочку и, заслонившись руками от света лампы, начал вглядываться. Никого нет. Едва он отошел от окна, Лобанович снова постучал в стекло и быстренько отскочил в темноту.
Турсевич решительно подошел к окну и громко спросил:
- Кто там?
Лобанович не откликался.
- Что за черт? - услыхал Лобанович сердитый голос друга.
Выждав еще с минуту, Лобанович снова постучал. Турсевич сердито сорвался с места и направился к двери. Лобанович спрятался за толстую березу. Турсевич приоткрыл дверь, высунул голову и стал смотреть. Нигде никого нет. Как только он закрыл дверь и запер ее на задвижку, Лобанович прыгнул на крыльцо.
- Кто? - спросил Турсевич, не открывая двери.
- Не скажу! - ответил Лобанович.
- Ах ты медведь тельшинский! - радостно крикнул Турсевич. - Ну, иди, иди, брат... Ах ты фрукт этакий! - весело проговорил он и распахнул настежь дверь в свое жилище, чтобы осветить путь гостю.
Турсевич немного отступил в глубь комнаты и приготовился встретить друга, которому был очень рад. Бойкие серые глаза его впились в Лобановича, из них так и сыпались искры смеха.
Лобанович остановился возле двери.
Мгновение друзья оглядывали друг друга, а лица их светились веселым смехом.
- Пусть не падет на тебя тень березы, под которой сидел грек! - важно и высокопарно проговорил Лобанович.
- Да не очутишься ты в положении собаки, которая сидит на заборе! ответил хозяин.
Обменявшись шутливыми приветствиями, друзья обнялись и сердечно поцеловались.
Турсевич возбужденно тряс друга за плечи, громко смеялся.
- Ну и молодчина! Ей-богу, молодец! Я, правду сказать, так и думал, что ты должен проведать меня... Ну, садись!
Турсевич собрал со стола книги, аккуратно сложил их и убрал на полку. Его комната отличалась самым строгим порядком и чистотой. Вся квартира его состояла из одной клетушки - крестьянской хаты, но он умел придать ей какой-то особый уют. Убирая комнату, Турсевич ни на минуту не умолкал, торопливо забрасывая друга вопросами, говорил и за себя и за него.
- Ну вот что, Лобуня, сейчас закажу хозяйке самовар. Будем сидеть, пить чай и говорить. Люблю я, знаешь, этак с приятелем за чаем посидеть! Эх, что ж это я? Стой, брат! - прервал Турсевич себя. - Мы прежде всего закусим. У меня, брат, очень славное сало есть... Ну, знаешь, чувствовала душа, что ты приедешь: был на станции и сала купил. Обожди-ка, брат! У нас есть совсем другая музыка!
- Такие разумные вещи не каждое ухо услышит, - ответил Лобанович. Одним словом, голова твоя министерская! И дозволь мне, великий пустынник и мой учитель, сказать несколько слов по этому случаю.
- Валяй!
Лобанович поднялся, состроил важную мину и начал:
Люблю посуды стук урочный
И песню терки слушать рад,
Люблю шипенье шкварок сочных,
Приятен мне их аромат.
Пускай клянет отец духовный,
Пускай сулит мне пекло он,
Милее мне, чем звон церковный,
Сковороды веселый звон!
- Ха-ха-ха! - захохотал Турсевич. - Ах ты богохульник! Только в Тельшине и можно додуматься до этого:
Милее мне, чем звон церковный,
Сковороды веселый звон!
Ловко, ей-богу, ловко! Ну, я сейчас!
Турсевич выбежал в сени, а оттуда к хозяйке, приказал ей приготовить ужин и сейчас же вернулся.
- А знаешь, Лобанок, - таинственно проговорил Турсевич, понизив голос, - может, ты выпил бы чарку?
- Милый ты мой друг! Мало того, что голова твоя министерская, так ты еще и чародей, одним словом - кудесник, - с воодушевлением проговорил Лобанович. - Почему же не выпить, как говорит моя бабка!
- Так, говоришь, хорошо было бы выпить? - спросил с нарочитой серьезностью Турсевич.
- А какой же дурень осмелится сказать, что нехорошо?
- Так ведь нечего пить, братец.
Лицо Лобановича немного вытянулось.
- Ха-ха-ха! - даже присел от смеха Турсевич, потом вскочил, не переставая смеяться и показывая на друга пальцем.
- Убил ты меня этим, - проговорил Лобанович, упав духом.
- На то я и кудесник, - не переставал смеяться Турсевич. Он подошел к шкафику, покопался в нем и важно вытащил оттуда полбутылки водки.
- Не журись, брат, - сказал он и потряс бутылкой.
Пока жарились шкварки, Турсевич приготовил стол к ужину.
- Ну что, может быть, твоя бабка сумеет так сделать? - спросил Турсевич друга, как только Лукашиха принесла ужин.
- Зато моя бабка шептать умеет.
- Шептать-то она умеет, но щей как следует не сварит. Знаю твою бабку.
Друзья сели за стол. Выпили по чарке.
- Ну, закусывай, брат!
Веселая, оживленная беседа не прерывалась ни на минуту. Говорил главным образом Турсевич. Он обладал тонкой наблюдательностью, способностью нарисовать и живо представить тот или иной персонаж. Ни одна черточка, типичная мелочь не могла укрыться от его глаза.
Турсевича очень насмешило одно происшествие на железной дороге, и об этом рассказывал он теперь Лобановичу.
Дело касалось железнодорожного контролера, очень преданного служаки. Захотелось ему поймать одного старосту на чугунке. А тот, надо сказать, был жулик, приписывал лишних рабочих, чтобы их жалованье положить себе в карман. Налетает этот контролер. Старосты возле рабочих не было - где-то в будке сидел. Пересчитал контролер рабочих и хотел неожиданно на старосту налететь, проверить его книжку. Но случайно оказалась здесь дочь старосты. Девушка бросилась в будку предупредить отца, а чтобы контролер не догадался, она побежала низом, вдоль насыпи. Контролер сразу смекнул, в чем дело, и за девушкой. Девушка бежит впереди, подняв подол, а за нею, как гончая за зайцем, контролер чешет. Почти одновременно подбежали они к будке. "Показывай записную книжку! - загремел контролер на старосту, а сам никак отдышаться не может. - Я отдам тебя под суд!" - "А я на вас подам в суд, спокойно ответил староста. - Вы гонялись за моей дочерью, хотели ее изнасиловать". Контролер вытаращил глаза, словно его долбней огрели. "И увидим, кому от этого будет горше, - продолжал все так же спокойно староста. - Я десять свидетелей поставлю, и каждый подтвердит, зачем вы за девушкой гонялись".
