Эффект безмолвия - Андрей Викторович Дробот
– Да вас же привлекут за дачу ложных показаний, – повизгивала она. – Мы же подтвердим, что Задрин вам не угрожал.
– Ну, дурачок, – покрикивала Аказянова. – Мы же подтвердим, что угодно.
– Трус и сволочь, таких садить надо, – кричала Фазанова, вытаращив глаза. – Сам все сорвал, драку тут учинил. Тебе еще повезло, что я не зафиксировала синяки на руках, как ты меня хватал.
– Надо вообще действовать против него его же методами, подделывать доказательства, – крикнул кто-то…
Под общее улюлюкание и осмеивание Алик написал хорошее заявление в милицию, главным мотивом в котором, конечно, стал не Задрин, а печати на двери его кабинета. Теперь Алик почувствовал себя защищенным от наркотиков, и оставалось только решить, надо ли инкриминировать Задрину в отместку пропажу оборудования телерадиокомпании, лежавшего у него дома: компактной профессиональной видеокамеры, которой он в свободное время уже несколько месяцев самостоятельно снимал видеоряд для нового фильма о городе, и проигрывателя видеодисков высокой четкости…
Коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города еще продолжал обсуждать происшедшее и вынужденно строчил объяснительные для милиции, а Алик надел наушники и опять ушел в книгу. Общение с самим собой дает ряд преимуществ: оно возможно в любой момент одиночества, при этом не надо ни с кем договариваться, тратить красноречие и деньги. Проблема лишь в возможностях воображения, на которое Алик никогда не жаловался.
Он смотрел на окружающих, но никого не обвинял. Человек в обществе свободен, как капля воды в наполненной ванне – стоит хозяину открыть заглушку, как этот самый мыслящий человек и вполне нормальный, несмотря на любые собственные мнения, увлекается в сливное отверстие. А СМИ маленького нефтяного города – это вовсе особая территория. На ее официальных полянах, чтобы не остаться без урожая, принято так низко кланяться, как на полянах грибных и ягодных, а иногда и не только кланяться, но и ползать на коленях…
Но где-то перед обедом Алик вспомнил скандальную фразу Аказяновой:
«Мы же подтвердим, что угодно!»
Он вспомнил реакцию Публяшниковой и внезапно осознал, что беззащитен в коллективе, где все против него. Его легко обвинить в чем угодно. В корреспондентской он находился не один, а вместе с Публяшниковой и Мышель. Он тут же вообразил, как могут они выйти из кабинета, оставить личные вещи…
Затем раздастся истеричный крик:
– У меня пропала тысяча рублей. Нет. У меня пропало пять тысяч рублей. Кто? Кто? Да конечно – он!!!
И этот крик, несомненно, издаст Публяшникова, а палец ее, словно ветка сосны, очищенная от иголок, укажет на него – Алика. И Алик почувствует себя пронзенным этой веткой, как неудачно прыгнувшая белка. Его лапки жалко затрепещут, он задергает пышным хвостом, в который вплетено золотое перо, а из хребтины будет торчать пронзивший его насквозь окровавленный сук Публяшниковой.
Забежит Мышель, худенькая и ядовитая еврейка и жутко заверещит:
– Готова засвидетельствовать!
Заглянет Фазанова и закричит в сторону секретариата:
– Галя, вызывайте милицию, у нас появился вор!
А затем, обращаясь к Публяшниковой и Мышель скажет:
– Девчонки, меня не забывайте, я тоже буду свидетелем!
Для мнительного человека нет хуже гнета, чем гнет предчувствий. Алик был мнительным, а сейчас еще и загнанным в угол. Но как говаривал его покойный отец: «всегда лучше перебздеть, чем недобздеть».
Алик собрал свои вещи и вышел в коридор телерадиокомпании маленького нефтяного города, где возле выхода стояло оранжевое кресло для посетителей, а рядом с ним – имелась розетка. Напротив кресла влекла блесками чешуи аквариумная жизнь одомашненных рыбок. Алик снял цветок с небольшого стола, переставил его на другой стол, а освободившийся – пододвинул к себе. И только он устроился на своем новом месте, как послышался вскрик Фазановой:
– Это что вы хозяйничаете, идите в свой кабинет!
– Я туда не вернусь, а то вам еще придет в голову засвидетельствовать кражу, – ответил Алик.
На своего временно отстраненного начальника, у которого еще недавно просила и получала, Фазанова угрюмо посмотрела, как на собаку, нагадившую на ее домашнем коврике, и все дни рождения и праздники, отмечаемые тесным коллективом: главным бухгалтером, бухгалтером- экономистом, секретарем, завхозом и главным редактором в течение нескольких лет внезапно испарились, словно их и не было – этих приятных всем моментов.
– А ну-ка, отдавай стол! – гневно вскрикнула Фазанова и резво зашевелила своими мощными бедрами, производя впечатление быстроходного гусеничного трактора.
Она легко ухватила стол, отнесла к входной двери, где он и стоял, и вернула на него чахло зеленеющий в свете люминесцентных ламп цветок.
– А мне на чем работать? – удивленно спросил Алик.
– Идите к себе в кабинет, – махнула рукой Фазанова и ушла в хозяйственную комнату.
Алик не стал спорить, он положил ноутбук на колени и опять окунулся в книгу, благодаря отстранению от должности с сохранением заработной платы, подписанному Хамовским.
ТАРАКАН ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА
«Жучок, уверенный в безопасности своего житья на дереве, вряд ли заметит дровосека, а если и заметит, то не сможет помешать».
По подоконнику из последних сил полз темнокоричневый таракан, уставший от борьбы с отравой, распыленной хозяевами квартиры по недоступным им закуткам кухни, где этот таракан обычно отдыхал после фуражных рейсов по хлебным местам. Луна освещала его последний путь. Шесть его малопослушных лапок то приподнимали хитиновое тельце и тащили его, словно гробик, к последнему пристанищу, то опускали и собирались с силами к следующему рывку. Так таракан выполз на середину подоконника. Три его ножки, державшие гробик его тела с одной стороны, судорожно распрямились, и таракан перевернулся на спину. Некоторое время он еще перебирал в воздухе лапками, выискивая, за что бы ухватиться, дергал крылышками, пытаясь отолкнуться, но затем замер и так в полной неподвижности предстал утром перед хозяевами.
Первым на кухню пришел Степан – средней молодости мужчина с уже заметным пузцом, выращенным на жаренных курицах, сале и поскрипывавшем от старости диване.
Напоминая о начале нового дня и подбадривая, через открытую форточку влетал монотонный городской гул, лай выгуливаемых собак, звук заводимых машин и много других неопределимых шумов. Хозяин поднял чайник, слегка потряс, определяя есть ли в нем заварка, тонкой струйкой слил остатки чая вместе с изможденными хлопьями мелких чаинок в стакан, соорудил добротный бутерброд, но едва он сел на жесткое сиденье угловой кухонной скамьи, как его внимание привлекло крупное коричневое пятно, темневшее на относительно белом подоконнике.
«Таракан, – спокойно и размеренно произнес внутренний голос Степана и оценивающе добавил, – дохлый».
В правила Степана не входило пить чай в соседстве с тараканами, но поскольку он просыпался так расчетливо, чтобы
