Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 1
Они, конечно, присоединяются к резолюции ИК. Политика большевиков, конечно, гибельна. Захватить власть легко, но трудно удержать её в руках. (О, дайте, дайте нам власть! мы вам покажем, как её удержать!) При тяжёлом наследии царизма, если пасует Временное правительство – то разве мы бы справились лучше? Пролетариат не может сейчас брать власть, чтобы завтра не провалиться. Мы сейчас не можем решать социальные задачи. Нам надо лучше сорганизоваться, чтобы показать себя на Учредительном Собрании…
Бездари! Только на это и хватает вашего засушенного доктринёрского умишки. Да посмотрите в окно, как бушует набережная! Наши массы! Наши плакаты качаются – читайте, пока ещё не погас закат.
(Уже выходил Чхеидзе туда, их успокаивать, поднимали его на крышу автомобиля, а он благодарил рабочих за их пролетарскую бдительность и уговаривал ждать терпеливо до завтра, пока опубликуется в газетах Разъяснение, – жалкий старый шут; подошёл свежий большевик, тут пересказал через ряд.)
И ещё один меньшевик. Испытывает, заячья душа, глубокое восхищение перед тем, как Исполнительный Комитет сумел выйти из безвыходного положения.
Само собой, после каждого соглашательского выступления дружно-слитный сектор большевиков поднимал такой топот, шум и свист, что заглушал всё собрание. И каждый оратор уже заранее поглядывал в их сторону с опаской.
Но вот выходит русобородый красавчик Чернов. С этим следует осторожней, чтобы не конфликтовать со всей партией эсеров. Коллонтай дала знак своим – пока не шуметь.
А Чернов – не оценил молчания большевиков и стал с издёвкой разбирать выступление Каменева. Нам надо было показать, что революционная демократия сильна, что мы можем давить на правительство, – и мы показали. (Мы, а не вы!) Если мы дальше не можем терпеть правительства – то что ж мы тогда можем? А что нам делать, если правительство подаст в отставку? (Сектор большевиков дружно расхохотался и чуть сбил оратора.) Сегодня товарищ Каменев предлагает свергнуть Временное правительство, но три дня назад он же говорил (а потому что всё пытается спорить с Лениным, и вот отдаёт козыри), что лозунг свержения Временного правительства может затормозить ту длительную работу, в которой заключается основная задача его же партии. Чего же именно хочет товарищ Каменев?
И зал, в отместку большевикам, бурно аплодирует. Коллонтай сжала губы – подходило ей взорваться и всё исправить.
– Предлагая свергнуть Временное правительство, товарищ Каменев не предложил никаких положительных мероприятий. Он предлагает составить правительство другим, а сам он будет только критиковать. Страна, говорит, накануне гибели, но сам он не хочет идти ни по какой дороге, – он Иван Царевич на распутьи трёх дорог.
Смех и аплодисменты. Давно кончились регламентные 10 минут, и 20 минут, но никто и не тянется останавливать Чернова. А он – любит поговорить, ох и любит же, медленно-медленно перебрать по всем мелким косточкам. А для революционного вождя – это совсем не плюс, он никогда не удержится в темпе событий, и тем более не возглавит их.
– Но, товарищи, минута ответственная, и если вы пока не чувствуете себя в силе взять власть, то не берите!
Мудрость филистера. А зал – в одобрительных возгласах. Убедили бедняг слабоголовых.
– Пока у нас раздоры и коренные расхождения – я не советую вам захватывать власть, чтобы завтра её упустить, и предупреждаю об опасности таких лозунгов.
Вот тут-то ты и недоумок. Так рассуждая, ты никогда власти и не возьмёшь. Уже переняла Коллонтай, восхищённо переняла метучую тактику Ленина: брать власть – всегда! стремиться взять – во всякий данный момент! брать власть и тогда, когда это кажется совершенно невозможным!
Тем нестерпимее ждать, что следующая – ты. Первый опыт, первое такое крупное выступление, – сконцентрироваться! Не дать ослабиться ни одному нерву. О стрельбе никто ни слова, – тем более мы в атаку! Кажется, уже кончил, уже выложил всё? Нет, не унимается.
Ещё, и ещё: как для партии эсеров интересы крестьянства выше всего, и как… И разве, положа руку на сердце…
Наконец, и никем не останавливаемый, – иссяк. И неизбалованная толпа аплодирует ему. (Разумеется, большевик – ни один.) И тут – Чхеидзе выкидывает предательский номер: предлагает – прекратить прения! Полчаса сносил невыносимую болтовню – а теперь прекратить прения?!
Сколько есть ножек у скамей, сколько топота у ног, сколько есть воздуха в глотках – ураган негодования большевицкого сектора! И пронзительный свист разбойничий. Ка-ак? Не-е-ет!! Большинству можно, а меньшинству нельзя?! Позо-ор!! Диктаторская власть!! Провокаторы!! Долой их!!
– Уходим! Уходим!
Кто скидывал куртку – надевает. Уходим! Позор! Провокаторы! Диктаторы! Подавляют свободу мнений!
Какая радость во всякой схватке!
Мы – меньше четверти зала, а подняли шум за четыре таких зала.
И президиум уступает, и Коллонтай всходит на трибуну. (И солдаты разинули рот на красавицу!)
Упущено? невозможно? А – повернуть зал! Вскинув прекрасное лицо, откинув кудри, со всею звонкостью красивого голоса:
– Я призываю Совет рабочих и солдатских депутатов – к непримиримой борьбе против Временного правительства! Оно идёт рука об руку с английской и французской буржуазией!
Резкий голос, по нервам:
– Зато не с германской…
Вперёд! своё: – Попытки примирения с Временным правительством, размножение бумажек – пустая оттяжка! И грозит нашему Совету расхождением с волей революционных солдат на фронте! и в Питере! и с нашими зарубежными братьями!
Каждая фраза – как лозунг! как выстрел! призыв к опоминанию! Должны ж они быть подвластны чувствам! – и чувству любования неотразимым оратором, и великому чувству Интернационала:
– Берегитесь! Не принимайте компромиссной резолюции! Хотя её защищают популярные люди – но она ложна! Подумайте о Карле Либкнехте в германской тюрьме! Вы протянули народам руку мира – а сами сохраняете империалистическое правительство? Мы должны готовиться к моменту, когда власть перейдёт к нам, к Совету рабочих и солдатских депутатов! И только тогда мы получим мир!
А – слушают! Это – смело, это прямо, это не увёртки соглашателей.
Слушать-то слушают, но и гудят по залу. Вдруг ощущение, что твоё обаяние истекло без полного эффекта.
Так о-ше-ло-мить потоком предложений: немедленно устроить всенародное голосование по всем районам Петрограда и окрестностей! – как относятся к ноте? какую партию поддерживают? какого хотят правительства? На заводах! в полках! на улицах! – всюду устраивать мирные дискуссии и митинги! Полная свобода обсуждений! (И – засумбурить столицу на несколько дней.)
Видела краем глаза: к президиуму пробиваются Войтинский и Дан. Не придала значения (слóва не отнимут). Потом – потеряла их, ушли ей за спину, и не видела, как они поднялись и шептались с Чхеидзе и Церетели, – и вдруг Чхеидзе набрал голоса перебить Коллонтай, и голос был так необычно болен, как будто сына он потерял не месяц назад, а сию минуту:
– Товарищи! Срочное трагическое донесение. Соблюдайте спокойствие.
Aх, перебил. И этому тону – она растерялась возразить. В зале сразу – гробовая тишина. А Войтинский (цепляет сердце, что вместе с Саней был в аварии) тут же подхватил от стола президиума: вот, они ездили сейчас в типографию «Известий». И чему свидетели сами: на углу Садовой и Невского стрельба пачками! На толпу безоружных солдат и горожан набросилась другая толпа, вооружённых, и открыла безпорядочную стрельбу. Все бросились врассыпную, падали на землю, сразу никого. Осталось два убитых солдата, несколько раненых, а вооружённые ушли откуда пришли, по Садовой.
– Кто они? кто они? – голоса из зала резкие. (Упало сердце Коллонтай: опять наши, шляпниковская гвардия. Как несчастно! Теперь – мы горим.)
Но Войтинский – всё же для каждого социалиста есть рубеж социалистической совести:
– Я знаю, кто они, из какого места. Но пока считаю преждевременным называть.
– Это большевики! – орут из зала.
– Долой мерзавца! – хором кричат наши сразу же, не подведут. – Оскорбляет целую партию! – А кто и кинулся пробиваться на голос, морду набить.
Во всём зале – перекаты криков, ругательств, кажется – перестрелка начнётся вот сейчас тут. Чхеидзе без перерыву звонит в колокольчик, но только по соседству его и слышно.
Что теперь? Как исправить? Зал враждебно буйствует. Сами же мы и испортили, левая рука не знает, что правая. И наши активные силы – там, на улицах, а здесь не хватает нас.
И Коллонтай не находилась. Да что можно через этот грохот?
Долго крутилась буря в высоком зале. И уже не колокольчиком, но поднятыми руками нескольких из президиума воззвали послушать – Дана.
Плотный, холодный, круглолицый (из самых безнадёжных и наглых соглашателей), озабоченно и неприветливо (его манера, отчего никогда не будет вождём масс) продолжил информацию. После суматохи около пострадавших снова собралась толпа. И раздаются нарекания на рабочих. Раненые солдаты окружены солдатами, которые говорят против рабочих, что это рабочие стреляли. Это очень опасно. Надо принять все меры против контрреволюции. (Всё же – и он не смеет выговорить, что стреляла – рабочая гвардия. Рубеж совести. Ещё не так плохо.) И раздаются нарекания – на сам Совет! Необходимо что-то, как-то…
