Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
После смерти Понтормо ученик, достигший уже двадцатилетнего возраста, перебрался в Северную Европу, где его высоко оценили фламандские коллеги и местные меценаты, которым он был известен как «Рутилий Фламмий, Кортонец», и где продолжал шлифовать своё мастерство.
На фото: автопортрет Рутилия Фламмия, Кортонца (частная коллекция, Брюгге).
Десять лет спустя, так и не смирив своего нрава, Рутилий вернулся в Италию, то спускаясь к Риму, то снова отправляясь на Север, участвуя, в основном, в коллективных подрядах и никогда не подписывая свои работы. В 1569 году он отправился в район, который Мандель ван Карер называет «далёким средиземноморским захолустьем» (и который мы теперь смело можем отождествлять с нашим регионом), где провёл несколько лет, выполняя по заказу высшего духовенства и представителей знати росписи, о которых будет сказано позже.
Однако в 1575 году Рутилию пришлось спешно уехать оттуда и пробираться в Брюгге, где он нашёл убежище у своего старого покровителя. Именно ему художник по секрету поведал о причине своего бегства, а после смерти Кортонца, когда арест тому больше не грозил, покровитель пересказал эту историю биографу.
Выдающееся мастерство, многочисленные заказы, высокие гонорары и престиж, которого Рутилий добился среди духовенства и аристократии, вызвали зависть к нему у довольно посредственного местного художника. Тот не только пользовался любой возможностью, чтобы повредить или уничтожить ещё не представленные заказчику работы соперника, но и обнаружил, что Кортонец вступил в любовные отношения с супругой могущественного и богатого местного аристократа, для которого ранее исполнил алтарный образ.
На фото: картина Кортонца, предположительно изрубленная Гвальбесом. В настоящее время проходит реставрацию в Донорском управлении культуры.
От этой тайной связи родилось двое детей, которых обманутый муж считал своими, хотя мальчик оказался точной копией своего настоящего отца, включая огненный цвет волос. Рутилий Фламмий обожал ребёнка и часто использовал его в качестве модели для написанных им путти[85]. По собственной беспечности он даже однажды пометил край одежды младенца надписью «Diego filius».
На фото: фрагмент с головой младенца Иисуса с огненно-рыжими волосами работы Рутилия Фламмия, Кортонца (частная коллекция, Брюгге).
Когда Рутилий понял, что его соперник-художник, узнав об измене, собирается на него донести, он решил заставить Гвальбеса замолчать навсегда. Именно он столкнул монаха с лесов и не покидал пустынной в это время церкви, пока не удостоверился, что тот действительно мёртв. Затем, опасаясь, что убийство будет раскрыто или что о тайной связи станет известно кому-то ещё, он бросился к берегу и сел на первый попавшийся корабль, направлявший свои паруса к северу. (Здесь мы должны сообщить, что страх оказался необоснованным, ведь смерть его соперника списали на несчастный случай, а в отцовстве двух детей и верности синьоры никто никогда не сомневался, поскольку у неё было множество других детей от законного мужа – по крайней мере, так мы предполагаем.)
Остаток жизни Рутилий Фламмий по прозвищу Кортонец провёл в Нидерландах, часто переезжая между Брюгге, Гентом, Антверпеном и Амстердамом. Он стал подписывать свои работы, но ни одна из них не могла сравниться с его юношескими произведениями. Причиной тому стала привычка художника к выпивке; его рука утратила твёрдость, он постоянно нуждался в деньгах и, как следствие, писал наскоро, настаивая на том, чтобы, вопреки пожеланиям заказчика, изображать всех путти с огненно-рыжими волосами, напоминавшими его собственные, что перевело его в категорию «малозначимых» и «чудаков», к каковым он и отнесён в «Книге о живописцах» Манделя ван Карера. По слухам, Кортонец был тяжело ранен в пьяной драке и скончался, не дожив до пятидесяти.
5
«Какая романтическая история, – подумала Ада. – Интересно, действительно ли всё было именно так, история ведь базируется на исповеди беглого художника... Может, он попросту наврал с три короба».
Правда, в рассказе присутствовали две вполне конкретные детали, правдивость которых она лично наблюдала в Ордале: выбор Химены в качестве модели для всех сделанных в те годы росписей и надпись «Diego filius». Filius meus?[86] Или filius женщины, которую я люблю, и того, кто меня презирает? Увидев необычайное сходство огненнокудрого младенца с автопортретом художника, обнаруженным в газете, она все больше склонялась к «meus».
С другой стороны, так ли важно, кто был биологическим отцом ребёнка? Гарсия Феррелл, сознательно или нет, признал его, передал ему своё имя, титул и, вероятно, любил. А теперь, четыре столетия спустя (четыре столетия!), за время которых в альковах предков могло случиться все что угодно, мы будем стыдиться, обижаться, пытаться скрыть грехи, за которые сами не несём ответственности, – это же наше «грязное белье». Эх, Лауретта-Лауретта, почему бы тебе не вспомнить о себе, о своём «грязном белье», обо всей твоей лжи, обо всех кознях, обманах, уловках, интригах твоей беспечной юности, случившихся до того, как ты отказалась от любовных приключений, стёрла этот опыт из памяти и реинкарнировала (здесь я действительно не могу подобрать более подходящего глагола) в одну из самых благопристойных дам донорского высшего света?
Ада сложила газету и сунула её в ящик комода. Она не собиралась ни рассказывать обо всем этом Джулиано,
