Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов
Разговор завела Клавдия – деловитость вещь заразная. Речь шла о квартире: потолки с лепниной, старый фонд, металлические балки перекрытий плюс положение: на языке агентов/маклеров – «золотой треугольник». Клавдия размена не хотела, мечтала оставить родовое гнездо, набитое воспоминаниями детства, за собой. Мне было всё равно – великая разлука ещё не отпустила меня из объятий. То есть я за эти стены не держался, как и за дачный домик, к которому не питал тёплых чувств, поскольку он появился в пору, когда детство уже кончилось.
За отказ от прав на родные хоромы и загородную землю деловой Василий организовал мне чечевичную похлёбку – небольшую квартиру-студию на Малом проспекте Петроградской и отступные – таких деньжищ я сроду не держал в руках. Возможно, мне причиталось больше, но это была не та гармония чисел, о которой я готов был думать. И прежде, и тогда числа слагались, умножались и дробились где-то в стороне, всё время в стороне: такой аттракцион, наподобие жизни под окуляром микроскопа – забавная, но посторонняя, несмотря на очевидное соседство, возня.
Из вещей взял кое-какие книги и домру матери – четырёхструнный альт, подаривший первые покорные моей воле звуки. И серого волчка, который нежданно, облепленный мягкими хлопьями пыли, отыскался под шкафом в родительской спальной. На машину сестра не претендовала, была при своей, так что и «фокус» достался мне – с тех пор, как я получил права (нахлынул некогда такой порыв), отец неизменно вписывал меня в страховку.
Так, через великую разлуку, я обрёл логово, колёса (спустя год, почувствовав интерес к разнообразию земли, сменил «фокус» на трёхдверного «поджарого») и нежданный капитал, который Василий рекомендовал вложить в его дело и преумножить. Я не вложил. Поскольку капитал не цель, а средство, я не хотел преумножать – хотел не торопясь и вдумчиво пустить на ветер. Помнится, однажды очередной работодатель, задолжавший мне зарплату за четыре месяца, в сердцах посетовал, когда я выразил настойчивое недовольство: «Август, скажи на милость, зачем тебе деньги? Ты же всё равно их все потратишь!» Смешно. Но верно. Именно так я всегда и поступал. Так же намеревался поступить теперь. Поскольку – что деньги? Говорю же – инструмент.
Да… Но музыка ушла. Тогда не знал, что лишь на время. Показалось – будто навеки залило звучащий мир чем-то чёрным, густым и маслянистым, как тяжёлая нефть. Показалось – тяжёлая нефть навсегда.
Что ж, с великой разлукой как будто понятно – кто не испытывал, тот так или иначе предощущал, и чувства холодели. А вот проблема денег, кажется, раскрыта недостаточно.
Переключу регистр.
* * *
Интермеццо: фрагмент интервью журналу «Аритмия» (середина нулевых)
Корреспондент. В нашем разговоре вы уже касались особенностей локального менталитета – петербургского самоощущения. Вы действительно чувствуете его отличие от прочих?
Август. Да, я слышу его звучание довольно внятно. И оно особое, не равно другим. Хотя в своей полноте эта тема неоднородна и некоторые её вариации подчас напоминают что-то, что можно услышать где-либо на стороне.
Корреспондент. Но мы ведь сейчас говорим не о музыке, верно?
Август. Джон Кейдж, простите за общее место, утверждает: всё, что мы делаем, – музыка. Другое дело – музыка, как вода, бывает мёртвая или живая.
Корреспондент. Ну хорошо. Вот, скажем, вы в качестве координатора «сверхзвуковой поддержки» участвовали в арт-проекте Котлярова-То́лстого «Деньги. Третье тысячелетие». Но это же, пардон, московская тематика. Здесь, на невских берегах, говорить о деньгах, пусть это всего лишь художественное высказывание, так же нелепо, как рассуждать об американском футболе. И то и другое во всей, так сказать, полноте свершается где-то в другом месте. Вы так не думаете?
Август. Нет, не думаю. В Античности, помнится, была хорошая традиция…
Корреспондент. У вас хорошая память.
Август. Не жалуюсь. Так вот, в Античности была хорошая традиция – помышлять о природе вещей. Полезное – хотя бы в плане умственной гимнастики – занятие. Вещи уже носили данные им Адамом имена, но само их существо, их идея для пытливых эллинов и строгих римлян требовали осмысления. Вернее, требовало выхода клокотавшее в них любопытство, поскольку в человеческой голове, особенно античного склада, всегда находилось место если не помыслу, то впечатлению.
Корреспондент. Ну как же – Тит Лукреций Кар «О природе вещей». Пересказал на латинском взгляды Эпикура.
Август. Анаксимандр, Эмпедокл, Парменид, Гераклит… Да взять одного Демокрита: «О ритмах и гармонии», «О пении», «О вкусах», «О чувствах», «О планетах», «О цветах», «О военном строе»… Так вот, склад головы сдержанного петербуржца в силу ряда особенностей – примерно тот же.
Корреспондент. То есть причина в организации ума?
Август. Можно возложить ответственность на кишечник, привычный к корюшке. Это не существенно.
Корреспондент. Понятно.
Август. Известно: память о первоначалах была частью повседневного опыта греков. Что же касается народов, пришедших им на смену, то история для них растворяется во мраке лет: чем дальше в лес, тем меньше мы о ней знаем. У греков наоборот: самой яркой страницей была первая. Они, как Лев Толстой, помнили себя с порога материнской утробы – каждый город чтил своего основателя, у каждого закона был свой творец, у каждого обычая – своя причина. С этой точки зрения мы здесь, в Петербурге, – сущие эллины. Город встал едва не в одночасье, и мы знаем (или думаем, что знаем), по чьей воле. Все местные призраки откликаются на имена, которые живым известны, все здешние традиции имеют родословную.
Корреспондент. Да, верно. Другого города, столь густо населённого литературными персонажами, в России нет. А жизнь литературных персонажей, как мы понимаем, строго задокументирована.
Август. Тут вообще как-то лучше с памятью. И время новые эллины понимают не как заведённый хронометр или бездушную дробильню, а как помощника, как струящуюся через них текучую энергию. Так что если кому-то где-то и пристало сегодня помышлять о природе разных штук, то нам и здесь. А если говорить о деньгах, стяжании и умеренности – тем более, поскольку Петербург умеет быть не только богатым, но и сдержанным, и даже аскетичным.
Корреспондент. Однако Москва в этом смысле показательнее. Не находите?
Август. В смысле сдержанности и аскетичности?
Корреспондент. Нет, в смысле… наоборот – умения быть богатой.
Август. Но для раскрытия природы этих вещей – денег, стяжания и умеренности, а именно о них шла речь в проекте «Деньги» – сдержанность как раз важнее, потому что деньги, вопреки расхожему предрассудку, не делают нас
