Мне хорошо, мне так и надо… - Бронислава Бродская
Война закончилась, папа приехал, весёлый соскучившийся, в военной форме: синие галифе, защитная гимнастёрка с ремнём, хромовые сапоги. Он вновь вышел на работу в свою пекарню, форму носить перестал.
В конце сороковых, начале пятидесятых Эрик настолько увлёкся спортом, что дома почти не бывал, пропадал на стадионе «Сталинец». Ездил на трамвае на Преображенку. Маленький стадион с земляными трибунами, неудобными раздевалками был почему-то назван так пышно. Может быть, потому, что знаменитый сталинский бункер находился как раз неподалёку, только никто об этом тогда не знал. Эрик стал заниматься лёгкой атлетикой. Крепкий, довольно рослый для своих лет, он специализировался в копье, и однажды даже выиграл первенство Москвы среди школьников. Ни в какие пионерские лагеря он не ездил, один раз поехал с тётей и её маленькой дочкой в маленькую белорусскую деревню. Там и Аллка была. Ехать не хотел, но мама с бабушкой настояли, «ты, мол, будешь с ними единственным мужчиной, поможешь, одни они не справятся». Поехал, было скучновато, Эрик целыми днями пропадал на пруду, купался и уходил в поле метать копье. Так и прошло его последнее лето перед поступлением в институт.
Отец как раз вернулся с Сахалина. Ох уж этот Сахалин! Как же долго Эрик ничего об этой стороне жизни родителей не знал. Если бы не скупые обмолвки родственников, услышанные сравнительно недавно, он бы так и не узнал правды. Он был мальчишкой-подростком, когда отец уехал в очень длительную командировку на Сахалин налаживать там хлебное производство. После войны весь остров отошёл к СССР, и нужны были специалисты для налаживания пищевой промышленности. Всё вроде логично. Эрику объяснили, что папа как раз и был крупным специалистом и его опыт пойдёт стране на пользу. Как тут откажешься? Нормально, что папа не отказался. Эрик был воспитан в духе самоотверженности советских людей, которые работают, отдавая все свои силы ради коллектива и блага Родины. Так и мама работала, и папа. Отец уехал, не приезжал три года, только присылал редкие письма, потом он приехал в отпуск, привёз разные интересные вещи, ему, впрочем, совсем ненужные: шёлковые зонтики, абажуры, несколько ярких кимоно. Но среди шёлковых никчёмностей было и кое-что стоящее: маленькая японская собачка-щенок, её назвали Бэмби, хрупкое бежевое создание на тонких ножках. Эрик решил, что папа приехал насовсем, но зря он так подумал. После месяца в Москве папа вернулся на Сахалин и пробыл там ещё четыре года. В общей сложности Эрик пробыл без отца долгих 11 лет: пять лет войны и семь лет Сахалина. Тогда он не задавался вопросом, почему отец живет не дома. Война – есть война, хорошо, что он вообще вернулся, не всем ребятам так повезло, но вот… Сахалин? Слишком уж это было долго. Эрик от отца отвык, мама была центром их семьи. Но только потом он понял, как ему папы не хватало: некому было задавать свои особые «мужские» вопросы. Может, он их и так не задал бы, но женское семейное воспитание привело в итоге к тому, что Эрик очень рано обособился, перестал соразмерять свои интересы с интересами семьи. Отец ни на что не повлиял: институт, друзья, девушки, модели поведения. Как он мог влиять, его же не было. Эрик, получается, вырос без отца. Настоящая причина долгого папиного отсутствия была неожиданной и неприятной: папа не уехал на Сахалин по велению сердца и партии, он был вынужден. Мама в конце сороковых побывала в санатории, познакомилась там с мужчиной и отцу, видимо, изменила. Вернувшись, она во всём мужу призналась, и они решили пожить отдельно, чтобы, как тогда говорили, проверить свои чувства. Папа страдал, наверное, готов был всё простить и забыть, но мать была непоколебима. Ему с болью в сердце пришлось уехать. О чём они в письмах говорили друг с другом, Эрик, конечно, не знал, он вообще ничего этого не знал. Мать себя наказывала, но делала это за счёт них всех, особенно за счёт него. Папа был ему, подростку, так нужен, но пришлось обойтись. Когда отец вернулся, Эрик уже был студентом, и всё, чему отец мог его научить, опоздало, оказалось лишним и невостребованным.
Стараясь не шуметь, Эрик встал и стал собираться на прогулку. Дверь в комнату жены была плотно прикрыта, и он надеялся, что когда он сядет завтракать, она не встанет, чтобы составить ему компанию. Как бы ему этого не хотелось. Но Лена иногда почему-то просыпалась, сонная выползала на кухню и усаживалась за стол. Он варил кофе, и она цедила его из большой чашки, лениво принимаясь описывать, как она спала, и как её голова… Потом, когда он уйдёт на работу, Лена с удовольствием опять уляжется в постель и будет спать до обеда. Вторая половина дня проходила у неё в сонной одури. Она слонялась по квартире, что-то читала в интернете, болтала по телефону. На улицу она практически не выходила, но это было к лучшему. Когда Эрик покупал квартиру в Ришон-ле-Ционе, это был спальный район в 12 километрах от центра Тель-Авива, теперь, к сожалению, городок разросся, стал шумным и бойким местом. Построились некрасивые панельные коробки, много машин. В Ционе было
