Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник
Но и этой иллюзии предстояло рассеяться. Однажды Виктор, все еще во взвинченном состоянии, стоял у стойки бара рядом с Моргуном, когда его желудок издал такое громкое соло на трубе, что ему бы позавидовал сам Сидней Бешет. Легендарная мелодия («Petite Fleur») именно этого трубача звучала в тот момент из дальнего угла паба, где упражнялись местные джазисты. Кроме того, в открытую дверь доносились резкие гудки автомобилей. Так что обыватели, толпившиеся в пабе, не обратили бы внимания на рулады в желудке Виктора. Однако эта желудочная ария тут же спровоцировала эхо сигнализаций на улице. Сирены тревоги и аварийная сигнализация стали завывать в каждой витрине магазина, офиса, киоска. За этим хаосом последовал вой возмущения в пабе: с матом и проклятиями все обещали друг другу отыскать и кастрировать этого негодяя и подонка, небрежно обращающегося со своей системой аварийной тревоги – вот уже месяц никто в квартале не мог спокойно спать, жить и трудиться.
И тем не менее никто не связывал улюлюканья сирен с внутренним миром Виктора. Никто, кроме местного идиота Моргуна, стоявшего рядом. Он на мгновение прекратил свои интимные подмигивания и приветственные помахивания в пустоту и стал молча пялиться на Виктора. Неприятная улыбка понимания происходящего исказила безвольный рот этого придурка. В его сиявших любопытством глазах Виктор впервые угадал явные признаки разума. Он тут же отодвинулся от Моргуна и слился с толпой, добавив свой фальшивый голос к хору народного возмущения.
Виктор, однако, явно опоздал со своими лицемерными жестами солидарности. Он заметил, как Моргун отделился от стойки и подошел сначала к одному из завсегдатаев, потом к другому, всякий раз чуть ли не обнимаясь с каждым, исключительно для того, чтобы шепнуть нечто секретное им на ухо. «Иуда», – пробормотал Виктор себе под нос. Тот, кого он записал в уме в свои друзья и кто был для него единственной, хотя и фальшивой, опорой в его пошатнувшейся вере в братство всех людей на земле, предавал Виктора без малейших угрызений совести.
В первый момент члены местного комитета бдительности, борцы за тишину и покой завсегдатаи паба не могли понять, что им пытается сообщить Моргун. Они пожимали плечами, не веря услышанному, отворачивались или истерично хихикали. Но чем настойчивей нашептывал всем на ухо Моргун, жестикулируя, дергая головой и тыкая пальцем в сторону Виктора, тем заметней менялось настроение толпы в пабе. Подозрительные взгляды были устремлены в тот угол, где стоял Виктор. Он сжимался под этими взглядами. Страх стал мурашками пробираться по его спине. Недолго думая он шагнул к выходу. Как будто по сигналу, все в пабе бросились за ним. В последний раз оглянувшись на толпу за спиной, он увидел в приоткрытые двери паба, как Моргун приканчивает недопитые кружки с пивом, оставленные в спешке у барной стойки.
Толпа гналась за ним по пятам вниз по улице. Виктор задыхался от бега, его желудок все громче бурчал в панике от растущего воя аварийной тревоги за спиной, тем самым увеличивая этот вой в порочном круге причины и следствия. Это конец, подумал Виктор. После инцидента в толкучке паба на юге Лондона много лет назад он надеялся, что ему больше не придется сталкиваться лицом к лицу с агрессивной толпой. Но он помнил и о своей тайной тяге к конфронтации с окружающими, в результате чего возникнет шанс стать частью местной жизни. Сейчас у него в голове даже мелькнула мысль: а не остановиться ли, не развернуться ли и взглянуть в лицо тем, кто его преследовал; открыто признать свою вину и свести всю историю к комическому недоразумению, пройти медицинскую консультацию и крепко обнять своих новых друзей, которые будут только рады принять такого честного и милого парня в свою компанию. Он приостановился и в ту же секунду понял, насколько беспочвенны были его надежды на примирение с окружающей действительностью. Группка людей, выскочившая вслед за ним из паба, быстро обрастала новыми энтузиастами, превращаясь в гигантскую толпу озверевших фанатиков. Они жаждали крови.
Есть разные причины, по которым люди передвигаются с места на место. Рациональные объяснения такого иррационального феномена, как эмиграция в другую часть света, меняются с обретенным опытом, поскольку жизнь меняет нас и, если оглянуться назад, наше прошлое ретроспективно меняется вместе с нами. Есть, однако, объективная шкала мер и весов в оценке идиотизма таких иррациональных шагов в жизни, как переезд в северную часть города на другом берегу реки. Это – шкала страха. До момента своего предательского разоблачения Моргуном в пабе Виктор был убежден, что чувство страха будет ему неведомо, пока он остается на северном берегу реки Темзы. Толпа местных либералов вместе с директором семейного похоронного бюро, кассиром из пакистанского супермаркета, интеллектуальной элитой из районной библиотеки вперемешку с разного рода обслуживающим персоналом поставила под сомнение уверенность Виктора в том, что на севере Лондона бояться ему нечего. Страх был совершенно таким же, что и на южном берегу Темзы. Однако современная жизнь следует тем же рецептам, что и хорошая поэзия: жизнь избегает повторов, как современная поэтическая строка – рифмовки. Рифма означает конец поэзии жизни.
«Это конец», – бормотал Виктор себе под нос, видя, как взбешенные лица, жаждущие правды и справедливости, окружали его плотным кольцом. Он, однако, ошибался: это был не конец, а новое начало. Он свернул в маленький переулок, который выглядел как тупик. Виктор, однако, помнил, что между огромным каштаном в конце переулка и стеной соседнего сада есть узкий проход, который выводил, после крутого поворота, на соседнюю улицу. Это был гарантированный путь к спасению. Однако проулок между стволом каштана и стеной блокировала крупная фигура женщины.
В этот момент луч заходящего солнца пробился сквозь крону каштана и ослепил Виктора, как полицейский прожектор, выискивающий преступника. Свет нимбом окружал голову женщины, затемнив ее лицо. Но Виктор тут же узнал ее – ее армейская под бобрик стрижку, ее широкие плечи и мощные бедра. Она стояла наизготове, как будто поджидая жертву в расставленной заранее ловушке. Она стояла, прислонившись к садовой стене, и держала калитку приоткрытой, как дверцу капкана.
Виктор остановился на мгновение. Он задыхался от бега, капли пота жгли глаза, рот его был по-рыбьи приоткрыт. Толпа, жаждущая его крови, должна была вот-вот возникнуть из-за угла. Поскольку он не способен был бесследно раствориться в воздухе, ему ничего не оставалось, как ринуться в приоткрытую для него садовую калитку. Она с железным грохотом захлопнулась у него за спиной. Виктор резко дернулся, когда на его плечо легла тяжелая женская рука. Другой рукой женщина
