Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник
Сочинение симфонии было сложным, длительным, изматывающим нервы процессом, включающим в себя сеансы секса и редактирование звукозаписи, монтаж и тиражирование звука, с новым возвращением к сексу, копированием и редактированием ежедневно и еженощно с утра до вечера, не покладая рук, ног и всего остального. Пока Ванда неустанно работала со звуком, Виктор вынужден был спать с затычками в ушах, чтобы заглушить этот звуковой коллаж, где бурчание в желудке монтировалось с завыванием сигнализации за окном. Тем временем изначальный источник музыкального вдохновения и творческого материала для Ванды – желудок Виктора – успокаивался с каждым днем. Терапевтические процедуры подействовали. Ванда, однако, была не слишком озабочена этой метаморфозой: к тому моменту она была уже на этапе окончательного редактирования своей многочасовой кантаты. На секс не оставалось ни времени, ни сил. Предоставленный самому себе, Виктор бродил по дому, рассеянно заглядывая в разные углы огромного дома, переставлял на комодах и на полках бижутерию, бебехи и всякую другую параферналию, не зная, чем себя занять в этом своего рода добровольном заключении. Он сравнивал себя в уме с легендарными внутренними эмигрантами, политическими диссидентами, нашедшими убежище в иностранном посольстве: они находились на территории своей страны, но были лишены права ступить на родную землю. Он уже не помнил, когда, собственно, он обрел статус беженца под крышей у Ванды. В конце концов он даже перестал заглядывать в календарь.
* * *В один прекрасный день он проснулся и обнаружил, что в доме, кроме него, никого больше нет. Он обошел все комнаты, заглянул в спальню Ванды: дом был совершенно пуст. У себя в сарайчике он нашел записку от Ванды. Она сообщала, что отправляется со своей новой симфонией в Кембридж, на музыкальный фестиваль «Нового звука». В записке не сообщалось, когда Ванда собирается вернуться домой. Она предупреждала, что политическая ситуация во внешнем мире – и в их районе – кардинально изменилась за прошедший период. Однако особых причин для тревоги нет. Она лишь советовала воздерживаться от выхода из дома. Она оставила инструкции, где найти фасоль, сардины и другие консервы (на полке в шкафу под раковиной), чтобы не умереть с голоду в ее отсутствие.
Виктор позавтракал, потом пообедал, затем поужинал в одиночестве, и, лишь когда пришло время терапевтического секса с Вандой, он почувствовал ужасающую пустоту своего существования. Неожиданно для себя он осознал и необычную тишину вокруг. Несмотря на регулярное питание, его желудок не издал ни единого звука за весь день. Во внешнем мире, вне желудка, за границами его тела тоже царствовал покой. Ни намека на сигнал тревоги в округе – на улицах стояла мертвая тишина.
Он провел еще несколько месяцев в полном одиночестве, пока, наконец, не набрался смелости выйти на улицу. Перед тем как переступить порог, он несколько раз украдкой огляделся. Он ступил на тротуар новым человеком. Внешне улица едва изменилась, но психологически в уличной жизни явно произошли кардинальные перемены. Не осталось и следа от ежедневной праздничной толкучки, когда изящно одетые прохожие улыбаются при встрече с соседями необязательной улыбкой и беседуют друг с другом на ничего не значащие темы. Кроме одинокого пьяницы, едва держащегося на ногах у входа в паб, улица была пуста. На тротуарах валялся мусор, витрины забаррикадированы щитами рифленого железа. Лавка мясника и магазин свадебного платья, как и старомодная парикмахерская, исчезли. Они сменились загадочными фирмами, чьи названия было трудно разглядеть между прутьями металлической решетки. Уцелела лишь похоронная контора, где в витрине все еще рекламировались разные варианты увековечивания памяти об ушедших родственниках и близких. На двери, впрочем, была прикноплена записка: «Закрыто на ремонт». В верхнем углу дверной рамы Виктор заметил мощный звонок сигнализации. То же самое сигнальное оборудование он заметил при входе и в другие заведения. В прошлом местные жители не выставляли напоказ свою аварийную систему. Новые же владельцы демонстративно давали понять потенциальным грабителям и вандалам, что помещение защищено от любых посягательств не только крепкими замками, но и мощной сигнализацией. Это как дощечка на калитке с надписью: «Осторожно: во дворе злая собака». Ни собак, ни людей на улице видно не было. На улице стояла полная тишина.
Но стоило Виктору приоткрыть дверь паба, как его чуть ли не отшвырнуло обратно волной гудящих голосов внутри. Пробравшись к стойке бара, он тут же отступил в сторону, уклоняясь от приветственной жестикуляции все того же деревенского идиота по прозвищу Моргун. Моргун едва изменился за все это время: сумасшедшие не стареют. Однако вряд ли этот слабоумный узнал в Викторе того, чьи желудочные выкрутасы он случайно угадал и на кого натравил толпы обывателей. Сейчас невразумительные гримасы и бормотание Моргуна, как ни странно, отчасти успокоили Виктора: в них был залог стабильности этого мира, как в шуме деревьев в ветреный день. Он решился заговорить с барменом, новым владельцем паба, неопрятным небритым джентльменом смуглых колеров, внешне неотличимым от большинства новых завсегдатаев этого питейного заведения. Бармен не без садистского удовольствия стал пересказывать Виктору недавнюю историю этого квартала.
По словам бармена, в этом районе еще недавно жили преуспевающие, спесивые и раздражительные люди, установившие повсюду сигналы тревоги. Они предназначались лишь для того, чтобы своим наличием отпугнуть потенциальных грабителей. Однако загадочным образом эта сигнализация стала включаться так часто, что полиция перестала обращать внимание на эти сигналы тревоги. Этой ситуацией воспользовались профессиональные грабители. Они с полной безнаказанностью стали систематически обчищать магазины и богатые дома, поскольку были уверены, что никто больше серьезно не реагирует на завывание тревоги. Обеспеченные граждане квартала распродавали свои дома, чтобы перебраться в другие районы. Бизнес стал закрываться. Район в последние месяцы заселяли более предприимчивые
