Шалопаи - Семён Александрович Данилюк
Клыш взбежал на третий этаж – квартира Литвиновых была распахнута. В проёме, среди выбежавших соседей, металась Фаина Африкановна – постаревшая, с брылями, с паутинкой сосудиков на оплывшем лице, с пунцовым, как баклажан, носом.
– Скорую! Скорую! – причитала она. При виде Клыша вспыхнула: – Даниил, хоть ты-то!..
Отодвинув её, Клыш вбежал внутрь. Светка, в домашнем халате и тапочках на босу ногу, яростно мутузила кулачками свою крупную, дородную сестру, а та, исцарапанная, окровавленная, даже не оборонялась, – лишь прикрывала руками разбитую голову и методично подвывала.
– Фура с жиром! Как же додумалась, сучара бесхвостая?! – вперемежку с матом выкрикивала Светка.
– Да разве думала! Сказали, что только попугать! – всхлипывала Сонечка.
– Ах попугать! – Светка ловко засадила тапком ей в промежность.
Та, скрючившись, взвыла с новой силой, то ли от боли, то ли надеясь вызвать жалость в взбесившейся сестрице.
Бесполезно! Бешеная от ярости старшая ухватила младшую за длинные всклокоченные волосы, намереваясь приложить лицом об угол стола.
Тут, на счастье Сонечки, увидела она Даньку. Подбежала. Со всего размаху влупила кулачками по груди:
– Где ж ты был?! Куда вы оба подевались, когда надо? Оську посадили!
С ненавистью ткнула в хнычущую сестру:
– Вот этот жиртрест! Подстилка Девятьяровская! Она деньги Оське подложила. Да ещё запиралась, паскудина! Мол, я не я и мама не моя!
Увидела краем глаза вернувшуюся мать.
– Как раз твоя! Такую же говнючку, подстать себе, вырастила.
Она вновь рванула к сестре. Но предусмотрительная Сонечка уже забежала за спину Клышу.
Клыш обернулся к ней:
– Зачем подложила?
Сонечка всхлипнула:
– Дура потому что. Сказали, что только попугать.
Клыш передвинул чистый лист из ученической стопки, сложенной на столе, прикрыл ручкой:
– Пиши на имя прокурора!
Сонечка перепугалась:
– Так за это, знаешь!..
Светка ухватила скалку:
– Пиши, профура, пока добром просят!
Сонечка, всхлипывая, уселась писать.
Светка тихонько потрепала Клыша за локоть:
– Чего ж делать-то станем? Я уж кого могла обежала…
Данька засмеялся, – должно быть, сказались треволнения сегодняшнего дня.
– Ступай домой, стол накрывай, – предложил он.
– Стол?! – Светка вытаращила глаза.
– Стол! – подтвердил Клыш. – Муж голодный вернётся. Думаешь, в следственном изоляторе как в ресторане кормят?
Светка всмотрелась непонимающе. Вспыхнула радостно, и в следующую секунду вылетела из квартиры.
Сонечка отбросила ручку.
– Выпустили?! – выдохнула она. – Ну и слава Богу!
– Заканчивай заявление, – потребовал Клыш. Прочитал написанное. – Дополни, кто передал тебе деньги?.. Не свои же подбросила!
– Этого не могу, – Сонечка насупилась. – Хошь саму сажайте, но этого нельзя. Спросят – скажу, свои. Мол, хотела пошутить. Ни о какой взятке знать не знаю.
Настаивать Клыш не стал. Уши Башлыкова и без того торчали в деле изо всех документов. Как говорится, – обвинение в хрустальной чистоте. Осталось найти самого.
А дальше – «По тундре, по широкой дороге!..»
Он увидел, что Фаина Африкановна и Сонечка встревоженно переглядываются. Оказывается, от полноты чувств запел вслух.
Клыш поднялся на этаж, в квартиру Граневичей. Дверь оказалась незаперта. Соседи по квартире уехали в деревню, Оськину мать отправили в очередной санаторий – вместе с внучкой, так что Светка хлопотала на кухне в одиночестве. Даже успела переодеться в бойкое канареечное платьице.
Голодный Клыш запустил в рот бутерброд с голландским сыром. Блаженно зажмурился.
– Как догадалась насчёт Соньки? – спросил он.
– А кому ж ещё?.. В комоде её пошуршала. А там, под комбинашкой, – пятьсот тридцать рэ. Два дня назад шарила – ничего не было. Да и откуда? Аванс сжевали, зарплата далёко. А тут аж пятьсот тридцать. Она уж с месяц на беличью шубку слюну пускает. И, как нарочно, – копейка в копейку. Девятьяров ей всегда висюльками подкидывает или заграничными шмотками отдаривается. А «левые» деньги – это через Башлыкова. А кому Оська поперёк горла?.. Всё срослось. – Светка всунула в кипящую кастрюльку горсть сосисок. Достала с полки длиннющую картонную пачку макарон – «трубочек». – Сначала, правда, в отказ пошла. Де как ты могла на собственную сестру такое подумать? Где твоя совесть? Голова болит, ничего не помню! Всё, как обычно.
– И как же ты её расколола?
– А то впервой. Правильный вопрос задала. Сковородкой по кумполу. Вмиг память вернулась.
Светка вытянула из холодильника банку лече, кильки в томате, поколебавшись, – баночку чёрной камчатской икры. Обеспокоенно скосилась на ходики:
– А точно, что придёт?
– Уже, – ответил Клыш. На лестничной клетке стали слышны звуки знакомых, пришаркивающих шагов.
При виде жены Оська жалко улыбнулся. Виновато повёл плечами.
– Явился, горе невдалое, – встретила его Светка. Оглядела неровные огненные кусты на мужней голове.
– Предупредили б, что в тюрьмах приличных парикмахеров нет. В следующий раз сама загодя подстригу, – в своей манере пошутила она. Втянула воздух. – Живо под душ! Тюрьмой провонял. И всю эту тюремную халабуду в помойку выкинь, чтоб глаза не видели.
Оська, не прекословя, прошаркал в ванную, – маленький, сжавшийся, с крапинками на пунцовом лице. Светка вскользь провела рукой по его лбу.
– Здрасте-пожалуйста. Ещё и температуру в дом притащил! – упрекнула она вслед.
– Света, – тихо сказал Данька. – Ты как-то отогрей его. Сама понимаешь…
– Его что, били? – она провела по губе.
Клыш кивнул.
Светка выругалась.
– Когда этот сволочизм закончится? – воскликнула она. – Поса́дите, наконец, эту пиявку Башлыкова или мне самой его отлавливать – со сковородкой?!
– Завтра и посажу, – пообещал Клыш.
Но арестовать Башлыкова, как собирался, Клышу не довелось. Рано утром ему позвонил Завидонов и передал указание райпрокурора: уголовное дело немедленно передать в прокуратуру – без производства каких-либо дополнительных следственных действий.
– Чего боялся, то и вышло, – прокомментировал Завидонов.
В тот же день директор комбината Горошко и секретарь парткома Павлюченок были приглашены на совещание в обком партии – с участием председателя горисполкома Девятьярова и представителей прокуратуры.
Обсуждалась чрезвычайная ситуация, сложившаяся на комбинате – флагмане химической промышленности, – в связи с возбужденным уголовным делом.
К концу дня Горошко с Павлюченком приехали на квартиру к Граневичу.
Дверь открыла Светка. Глянула исподлобья. Нехотя посторонилась.
– Ну, как наш болящийся трудящийся? – принуждённо пошутил Горошко, раздеваясь. В коридор вышел Оська с шарфом на шее, наскоро подстриженный.
– Эк тебя, бедолагу, ухайдакали в тюрьме! – в тон директору, огорчился Павлюченок.
Светка фыркнула злобно:
– Больше вас ни одна тюрьма не ухайдакает.
Визитёры смешались.
– Кофеёчком хоть напоите? – нашёлся Котька. – Разговор есть.
По знаку хозяина, все прошли в комнату, расселись.
– Сегодня приглашали в обком, – сообщил Горошко. – Обсуждалось уголовное дело по комбинату. С участием прокуратуры. Искали выход из сложившегося положения. Чтобы на честь комбината пятно не легло.
– Пятно на честь? – сыронизировал Оська – без выражения.
Горошко слегка насупился.
– Это был трудный разговор, Осип. И непростое решение. Я всячески тебя отстаивал. Требовал, чтоб уголовное дело закрыть.
– Зачем? – спросил Граневич.
– Что зачем? – не понял Горошко. – Тебе не хватило одного ареста? Вот это здорово! Вместо благодарности…
– А за что он должен вас благодарить? – бесцеремонно вмешалась Светка. – Оклеветали; ни за что посадили. А с негодяя Башлыкова как с гуся вода?
– С чего бы? – обиделся
