Потерянный альбом - Эван Дара

о господи говорят скоро у нее лопнули барабанные перепонки, ее барабанные перепонки просто растворились, и сердце у нее было слабое, и зубы — кривые, и я никогда, господи я никогда не забуду бедняжку Стефани Шредер мимо Риджкрест-роуд и Сенека-парквей и Родессы, и мимо Бриттон и мимо Элмгроув и мимо и волнами, машины, люди, семьи теперь волнами, нестройно, раздельно, по-разному распространяясь по-разному направляясь но волнами, наконец волнами, машины люди семьи теперь волнами, неоспоримо волнами, но волнами прочь, волнами долой, волнами, что будут преломляться, и растворяться, и разбегаться, волнами, что изгибаются, и текут, и струятся, волнами, что огибают текущее внутрь, текущее обратно, текущее обратно внутрь, набегающие волны правительственных грузовиков, правительственного оборудования и прокатного оборудования, укрепленного оборудования и оборудования для очистки, и оборудования для транспортировки, и защитного снаряжения, специалистов по низкому риску и высокорисковых работников и высокорисковых работников, и затем кто-то наконец кто-то появился, наконец черт возьми наконец кто-то наконец появился, появилась мелкая сошка, баллотирующаяся в вице-президенты, наконец кто-то соизволил появиться, но этот кто-то — он только постоял в химзе, и походил по округе, и оглядывался минут пять, зашел в один двор и за один забор — и все, он приехал только на пять минут со всеми машинами и охранниками, и это все, на этом все, только заехал пофотографироваться, вот и все, ничего, не было ничего, ничего, но со временем было другое, началось другое, начало прибывать другое, со временем прибывало другое, просто прибывало, прибывало и втекало, струилось внутрь, прибывало, из неисчислимых источников, известных и неизвестных: письма, запечатанные письма, втекающие, привезенные грузовиками, транспортированные, письма ото всех, ото всего штата, ото всей нации, континента, россыпи всех, струились и трепетали внутрь, притекали письма, адресованные адресу, конкретному адресу, адресу на Уитленд-стрит, письма струились десятками потом сотнями потом бессчетными количествами, трепетали бессчетными непрерывными дугами трепещущего белого, трепещущими дугами струились внутрь, струились со всех концов, непрерывные дуги трепещуще-белого струились через воздух и по адресу на Уитленд-стрит, дереву по адресу на Уитленд-стрит, откуда бы не шли, адресовались дереву на Уитленд-стрит, а когда их наконец открыли, когда некоторые письма открыли, все письма, все читались как исповеди, они казались исповедями, изобильным и бесконечным излиянием исповедей, излиянием, что все шло и шло, и струилось, просто струилось внутрь, письма, просто струились, и так разошелся крик, так поднялся крик Хватит уже писем, пожалуйста, больше никаких писем дереву на Уитленд-стрит, но они все шли, они все шли, прилетали, трепетали, трепетали дугами внутрь, великими изгибающимися непрерывными прерывными дугами трепещущих писем, так что наконец письма вернули, их вернули, их послали отправителю, вышло объявление, что никто не знает, что делать с письмами, что со всеми письмами не могут справиться, так что письма вернули, все вернули, но письма, письма просто шли и шли, бесконечно шли, они продолжали изгибаться и трепетать к дереву, но потом дуги белых хвостов писем стали трепетать только с одним адресом, только с одним адресом, без адреса отправителя, но только с одним адресом на Уитленд-стрит, на них был только один адрес, и поток пришедших писем копился, и разливался, и нарастал, они приливались, и трепетали, и набирались, и нарастали, только с одним адресом и штемпелем с маркой, и все текли и сливались друг с другом, с одним только штемпелем и одним адресом и разнообразными марками братских по травме городков Рехобот и Йеллоу-Крик и Инститьют, и Уильямстаун и Актон и Мидленд и Уотерфорд, и Френдли-Хиллс, и Питтсфилд, и Глен-Коув и Латроп и Ковентри и Аврора, и Хиксвилл, и Тексас-Сити и Мид и Дарроу и Гранит и Нэш и Пойнт-Плезант, и Корриган, и Монтегю, и Шарлотт и Янгсвилл и Байрон и Агана и Элси и Хоупвелл и Эмблер и Питтстон и Кантон и Байо-Соррел, и Модел-Сити, и Элизабет и Москоу-Миллс и Пиченс и Альбукерк и Кернерсвилл и Медон и Белмонт и Лебаон и Виннебаго и Уайт-Спрингс и Честер и Денни, и Камден, и Шакопи, и Дандолк, и Тун, и Стрингфеллоу, и Орлеан, и Аллендейл, и Грей, и Маунт-Вернон, и Уилсонвилл и Бедфорд и Тафт, и Битти, и Арлингтон, и Хемлок, и Саутингтон и Филадельфия и Ходженвилл, и Уэйнсборо, и Эттлборо и Литтл-Элк-Вэлли и Эдисон и Шепардсвилл и Колумбия и Шеффилд и Хауэлл и Френдсвуд и Дирфилд и Ньюарк и Бриггс и Олд-Бридж и Йерингтон и Чарльз-Сити и Солтвилл и Форкс-оф-Солмон, и Сиракузы и Аллентаун и Бомонт и Кимболл и Эмелл и Кур-Д’Ален и Кингспорт и Риверсайд и Линкольн и Женева и Лима и Глоуб и Гринвилл и Янгстаун и Понка-Сити, и Селлерсбург, и Бейтсвилл, и Барнуэлл и Мауи, и Бриджпорт, и Нью-Бедфорд, и Эскондидо, и Мио, и Харриман, и Лансдейл, и Бетпейдж, и Ханфорд, и Джексон-Тауншип, и Крайнер, и Уауайанда, и Эри, и Сеймур и Ливингстон, и Сент-Лус-Парк и Паттерсон, и Ранчо-Кордова и Уэйверли и Сомервилл и Джольет и Базил и Триана и Детройт и Кабазон и Лоуэл и Перхем и Монтебелло и Фармингтон и Сиоссет и Ричленд и Перт-Эмбой и Нью-Бедфорд и Донара и Саут-Браунсуик и Пьюаллуп, и Плейнфилд, и Уэст-Найек, и Форт-Мид, и Стейтен-Айленд, и Уэст-Ковина, и Верона и Майами и Уэст-Вэлли и Кокомо и Айлип и Холтсвилл и Тускалуза и Уоллкилл и Гошен и Кирни и Плезант-Плейнс и Эдди-Стоун и Хумакао и Уорвик и Сентралия и Рузвельт но к тому времени в письмах уже не было букв, в них уже не содержались буквы, письма были пустыми и полыми и только конвертами, тонкими легкими шуршащими белыми бумажными конвертами с воздухом и пустотой, только воздухом и пустотой, но все равно запечатанные и все равно проштампованные и все равно отправленные, и они трепетали просто конвертами, письма были только конвертами, и буквы, которых не было в конвертах, гласили Гонка Самсонов Гонка Самсонов где еще она могла закончиться? куда еще она могла завести, как не сюда — в этот недобанальный пересказ клише за клише, недобанальных клише, переосмысляющих себя, но все равно клише, где еще она могла закончиться, как не здесь — прочь, бесповоротном прочь, окончательном прочь, ибо это наш классицизм, наш современный классицизм, это наш добровольный детерминизм и вожделенная структура, ностальгический динамизм, что проституирует фрактальное сознание, что уничтожает голодвижение, что идет дальше Всеохватности, дальше пределов распределенной памяти и даже дальше этих упражнений в расширенной эмпатии, даже удовлетворительно рожденных младенцев приводя к смерти в колыбели, отправляя на покой даже пошлые присвисты ошибочного Милленарианизма,