Викентий Вересаев - Пушкин в жизни
Я видал Пушкина в гробу, черты лица не изменились, только он начинает пухнуть, и кровь идет из рта. Он одет в черном фраке.
А. П. Языков – Ал. А. Катенину. Описание Пушкинского Музея Имп. Алекс. Лицея. СПб. 1899, стр. 453.Если не изменяет мне память, 30 января 1837 г., в 3 часа пополудни, я пошел на квартиру Пушкина. День был пасмурный и оттепель. У ворот дома стояли в треуголках двое квартальных с сытыми и праздничными физиономиями; около них с десяток любопытных прохожих. В гробовой комнате мы застали не более 30 человек – и то большею частью из учащейся молодежи, да отдыхавших в соседней комнате человек пять. Пушкин был в черном фраке, его руки в желтых перчатках из толстой замши. У головы стоял его камердинер, – высокий красивый блондин, с продолговатым лицом, окаймленным маленькими бакенбардами, в синем фраке с золотыми пуговицами, белом жилете и белом галстухе, – который постоянно прыскал голову покойного одеколоном и рассказывал публике всем теперь известные эпизоды смерти Пушкина. Никого из близких покойному при гробе не было. При входе налево, в углу, стояли один на другом два простых сундука, на верхнем стул, на котором перед мольбертом сидел академик Бруни, снимавший портрет с лежавшего в гробу, головой к окнам на двор, Пушкина. У Бруни были длинные, крепко поседевшие волосы, а одет он был в какой-то светло-зеленый засаленный балахон. Полы во всех комнатах (порядочно потертые) были выкрашены красно-желтоватой краской, стены комнаты, где стоял гроб, – клеевою ярко-желтою. – По выходе из гробовой комнаты, мы уселись отдохнуть в кабинете на диване перед столом, на котором, к величайшему удивлению, увидели с письменными принадлежностями в беспорядке наваленную кучу черновых стихотворений поэта. Мы с любопытством стали их рассматривать. Прислуга, возившаяся около буфета, конечно, видела очень хорошо наше любопытство, но ее главное внимание было поглощено укупоркой в ящики с соломой столовой посуды.
В. Н. Давыдов. Рус. Стар., 1887, т. 54, стр. 162.31 янв., в половине второго, мы отправились на панихиду к Пушкину. Главный ход вел в комнаты, где находилась жена Пушкина, и отворялся только для ее посетителей; тех же, кто приходили поклониться телу Пушкина, вели по узенькой, грязной лестнице в комнату, где вероятно жила прислуга, и которую наскоро приубрали; возле находилась комната в два окна, похожая на лакейскую, и тут лежал Пушкин. Обстановка эта меня возмутила.
(Е. А. Драшусова). Рус. Вестн., 1881, т. 155, стр. 155.На другой день после смерти Пушкина тело его выставлено было в передней комнате перед кабинетом… Парадные двери были заперты, входили и выходили в швейцарскую дверь, узенькую, вышиною в полтора аршина; на этой дверке написано было углем: Пушкин. 31 января, в два часа поутру, я вошел на крыльцо; из маленькой двери выходил народ; теснота и восковой дух, тишина и какой-то шепот. У двери стояли полицейские солдаты. Я взошел по узенькой лестнице… Во второй комнате стояли ширмы, отделявшие вход в комнаты жены; диван, стол, на столе бумага и чернильница. В следующей комнате стоял гроб, в ногах читал басом чтец в черной ризе, в головах живописец писал мертвую голову. Теснота. Трудно было обойти гроб. Я посмотрел на труп, он в черном сюртуке. Черты лица резки, сильны, мертвы, жилы на лбу напружинились, кисть руки большая, пальцы длинные, к концу узкие.
К. Н. Лебедев. Из записок сенатора. Рус. Арх., 1910, II, 369–370.Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в «Северной Пчеле»: «Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х летние заслуги его на поприще словесности» (№ 24). Краевский, редактор «Литературных Прибавлений к Русскому Инвалиду», тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту. Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для «Библиотеки для Чтения».
И все это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись – но чего?
А. В. Никитенко. Записки и дневник, т. 1, стр. 284.В первые дни после гибели Пушкина отечественная печать как бы онемела: до того был силен гнет над печатью своенравного опекуна над великим поэтом графа А. X. Бенкендорфа. Цензура трепетала перед шефом жандармов, страшась вызвать его неудовольствие – за поблажку в пропуске в печать – слов сочувствия к Пушкину. В одной лишь газете: «Литературные прибавления к «Рускому Инвалиду», – Андрей Александрович Краевский, редактор этих прибавлений, поместил несколько теплых, глубоко прочувствованных слов. Вот они («Литературные прибавления», 1837 г., № 5):
Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!
29-го января 2 ч. 45 м. по полудни.
Эти немногие строки вызвали весьма характерный эпизод.
А. А. Краевский, на другой же день по выходе номера газеты, был приглашен для объяснений к попечителю С.-Петербургского учебного округа князю М. А. Дундукову-Корсакову, который был председателем цензурного комитета. Необходимо заметить, что Краевский состоял тогда на службе в министерстве народного просвещения, именно помощником редактора журнала министерства и членом археограф, комиссии, будучи, таким образом, вдвойне зависимым от министерства.
– Я должен вам передать, – сказал попечитель Краевскому, – что министр (Сергей Семенович Уваров) крайне; крайне недоволен вами! К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии!!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался… в средине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще! Министр поручил мне сделать вам, Андрей Александрович, строгое замечание и напомнить, что вам, как чиновнику министерства народного просвещения, особенно следовало бы воздержаться от таковых публикаций.
(П. А. Ефремов). Рус. Стар., т. 28, 1880, 536.(Сообщ. част. обр.). По случаю кончины А.С. Пушкина, без всякого сомнения, будут помещены в московских повременных изданиях статьи о нем. Желательно, чтобы при этом случае как с той, так и с другой стороны соблюдаема была надлежащая умеренность и тон приличия. Я прошу ваше сиятельство обратить внимание на это и приказать цензорам не дозволять печатания ни одной из вышеозначенных статей без вашего предварительного одобрения.
С. С. Уваров (мин. нар. просв.) – гр. С. Г. Строганову (попечителю Московского округа), 1 февр. 1837 г. Щукинский Сборник, I, 298.Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40 тыс. его сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба.
А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 61.Студенты желали в мундирах быть на отпевании; их не допустят, вероятно. Также и многие департаменты, напр., духовных дел иностранных исповеданий. Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести гению русскому; почти никто из высших чинов двора, из генерал-адъютантов и пр. не пришел ко гробу Пушкина… Жена в ужасном положении; но иногда плачет. С каким нежным попечением он о ней в последние два дня заботился, скрывая от нее свои страдания.
А. И. Тургенев – А. И. Нефедьевой, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 66.Вынос тела почившего в церковь должен был состояться вчера днем, но чтобы избежать манифестации при выражении чувств, обнаружившихся уже в то время, как тело было выставлено в доме покойного, – чувств, которые подавить было бы невозможно, а поощрять их не хотели, – погребальная церемония была совершена в час пополуночи. По этой же причине участвующие были приглашены в церковь при Адмиралтействе, а отпевание происходило в Конюшенной церкви.
Барон Геккерен-старший – барону Верстолку, 14 февр. 1837 г. Щеголев, 299.Вчера (30-го) народ так толпился, – исключая аристократов, коих не было ни у гроба, ни во время страдания, – что полиция не хотела, чтобы отпевали в Исакиевском соборе, а приказала вынести тело в полночь в Конюшенную церковь, что мы немногие и сделали, других не впускали. Публика ожесточена против Геккерна, и опасаются, что выбьют у него окна.
А. И. Тургенев – Н. И. Тургеневу, 31 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки, VI, 62.Назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников; и в минуту выноса, на которую собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви.
