Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев
Хотя иногда интересные открытия бывают. Это когда в двери ломится буква «а». Так с удивлением обнаружил начало песни Дунаевского «Ой, цветет калина» в большом си-бемоль-мажорном септете полузабытого французского композитора XIX века Жоржа Онсло, а в конце первой части последней сонаты Шуберта – цитату из Adeste Fideles. Или констатировал, что побочная тема увертюры к «Шерлоку Холмсу» – не что иное, как сброшенная в минор третья часть одной из бетховенских фортепианных сонат, а, допустим, попевку из музыки к «Тому самому Мюнхгаузену» Рыбников у Андрея Эшпая в историко-революционной экранизации известной пьесы поймал и отнял. Потом Артемьев у Рыбникова выловил. Для дельтаплана. Блантер заимствовал «Катюшу» у Штрауса, а цыганский романс «Стаканчики граненые» сочинили еще в тех двадцатых. Хотя изобретение граненого стакана приписывают послепобедной игре ума и Вере Мухиной. Чудеса, да и только. Что касается стресса, его нужно сбивать как температуру. И желательно не водкой. Поэтому отпуск пришелся бы очень кстати. Осталось только перетерпеть дурацкие и, в сущности, никому не нужные съемки и…
В ТИТРАХ ГОЛЛИВУДА
Явиться на съемочную площадку требовалось в пять утра. Элементарная арифметика с поправкой на то, сколько времени займет дорога, подсказывала: желание спать можно утолить лишь частично. Я включил радио, объявляли прогноз, потом что-то об актуальной ситуации на главных трассах. У меня, как в старой утесовской песне – в каждой комнате по радиоприемнику. Живу один, телевизор не включаю, а так вроде бы разговаривает еще кто-то с тобой в квартире. Каждый транзистор ловит минимум по одной «своей» радиостанции, выдавая собственный эксклюзив и упорно не желая делиться: попытки найти тот же канал в репертуаре аппарата-собрата, стоящего за стеной, успеха почти не приносят.
Интересно, что мои берлинские друзья, большие любители радио, ничего не знали о существовании некоторых местных программ, найденных мной столь нетипичным экстенсивным методом. Так скромная коллекционерская причуда получила солидное оправдание. Однако слушатель я тоже не самый типичный и не самый внимательный. Помню, в Лондоне совершенно не понимал радиоведущих. Но тогда у меня с английским некоторые проблемы были. Сейчас в Германии порой не понимаю (при всем знании немецкого языка), поскольку творцы любимой передачи берут в штат иностранок с очень странным выговором.
Я и в этот раз не прислушивался, все еще переваривая разговор с Рябым. Спустя несколько минут мне стали чудиться дикие вещи. «Премьера симфонии композитора Рябчикова. Произведение исполняется на окарине». Я мотнул головой. Это было похоже на тихое помешательство в духе самой крутой шведки – не Гретки, а той, которая в одном лице и гувернантка, и горничная. Вот кому Йобелевскую премию присуждать надо. Ей самой и ее лучшему другу Карлсону! Как мастеру бесхитростных забав и взрывов. Титану баловства. А если смотреть правде в глаза, я уже несколько ночей потратил на всякую ерунду и завтра следовало отоспаться. Но ведь голливудский режиссер Греблипс снимает кино не каждое утро. Когда еще представится такой случай? Кстати, кто известнее, этот американец или автор какого-нибудь заливного бестселлера? И разве можно сравнить надежный авторитет Греблипса с нежным весом случайного лидера продаж на рынке поп-продукции?
Ощущение, которое подарил следующий день, трудно облечь в несколько фраз. Казалось, что со всего города явились люди без места и жалованья по случаю сезонных работ. В большом павильоне – не съемочном, а соседнем – угрюмый и монотонный народ (редкие красивые женщины где-то растворились) выстроился в очередь – кто за, а кто уже с листочком. Не фиговым, но розовым. Магентный лист надлежало заполнить, как заполняют рабочую карточку. За ширмой ждала пресловутая «костюмерная-примерочная», в действительности – общая раздевалка, зрелище унылое. Ну а потом…
Под крики и вопли ассистента режиссера оскароносный Греблипс появлялся незаметно, снимая мизансцену на смартфон, давая главному герою какое-то слабительное для глаз, капли особые, чтобы тот расплакался. Актер плакал, прислонившись к парапету. Ему плохо. У него неконтролируемая реакция. Течет склера. Аки Волга. Отсутствовал только волчий вой. Утешал сам постановщик. Ассистент ограничивался простыми и известными мне с чужих слов командами-предупреждениями: камера движется (по-нашему: мотор), экшн (то бишь начали). Статистов распределяли по седине, количеству растительности на лице, типу костюма. Костюмы, между прочим, с легким налетом несоответствия эпохе. Однако не о документальном же кино речь, а триллер все спишет. Фильм о высадке власовских парашютистов, абверовцев из Риги на берегах Печоры, в местах, куда ссылали кулаков. Главный герой – неведомый Егор Бидно. Задание – взрыв устроить. Лучше бы гребаный Греблипс снял кино про моего деда. О том, как дед, вернувшись с передовой, маленького сына своего по всему блокадному Ленинграду искал и чудом в приюте нашел, а потом по дороге жизни вывез. Или о том, как бабушка железную дорогу Астрахань – Гурьев строила. Как еще до войны была приглашена в Кремль в кабинет Орджоникидзе – вместе с другими передовиками оборонной промышленности. Костюмированная драма точно получилась бы. Но сюжеты про Империю зла и про то, как в ту пору шились дела, Греблипсу ближе. И ведь трудно возразить оскароносному.
На берлинской кинофабрике никто ничего специально не шьет, в самом крайнем случае штопает, перешивает. Обычно статистов наряжают во что придется. Что нашли – то нашли. Прямо по Жванецкому: кинулись, а танков старых нет. Зато швов не видно. Драпировка сплошная. При необходимости, так сказать «на выходе», поможет компьютер. Ну и за мелочами следят: разносят галстуки и носки-чулки, пришедших в собственных костюмах (есть и такие) пересаживают в задний ряд, хотя крупных планов мало и в кадре массовка все равно сольется в экстазе, превратившись в одну пульсирующую и размытую массу. Очкарикам приказано обходиться без диоптрий даже во время короткого перерыва. Кое-кому выдаются окуляры с простыми стеклами. Принцип раздачи, видимо, произволен. Почему-то сигареты вручают: постановочная группа убеждена, что в советских судах нещадно курили. На судах, наверное, курили, какие-нибудь капитаны-боцманы, а вот в судебных инстанциях и прямо во время слушаний по
