Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская
Это и перуанец, торговец наркотиками, необычайно похожий на Рикки Мартина, красивая внешность которого, почему-то, внушала нам уверенность в том, что он умен. А на самом деле там сквозила безнадежная тупость.
Это и двое молодых гомосексуалистов, которые говорили:
— Мы любим друг друга, и нам больше никто не нужен. Вы красивые, но мы вас не хотим.
— А мы себя и не предлагаем, — отвечали мы с Ольгой.
— Но даже если бы и предлагали, то мы не стали бы спать с вами. Потому что мы именно гомосексуалисты, а не бисексуалы! — гордо подчеркивали они, — Вам интересно посмотреть, какой у него большой член?
— Да нет, мы в России уже видели члены.
— Таких не видели, — настаивал гей постарше и, разувшись, стал мять ступней в паху у своего молодого любовника. Достоинства того явно стали вырисовываться, и он в этом месте натянул брюки посильнее, чтобы доставить нам радость оценить его размеры.
— Нет, ничего особенного, — сказала Оля, — в России и побольше видали.
Это и неандерталец с вытаращенными бессмысленными глазами, облизывающий свои порочные мясистые губы, который повторял многократно, что хочет меня поцеловать. На что я отвечала, что лесбиянка, и поцелуев мужчин не терплю.
Это и целая свора сотрудников, которые принялись меня разглядывать, как лошадь на рынке, начиная с волос и заканчивая размером ноги. Они разгребали мне волосы в пробор, чтобы увидеть, на самом ли деле у меня русые волосы, а не чёрные выкрашенные. Они рассматривали мои ресницы, щипали за нос, пытались потрогать губы. Это было нагло и бесцеремонно. «Сейчас бы врезать с размаху по твоей поганой роже», — думала я и ловила себя на том, что от злости сжимаю зубы. Опомнившись, я силилась изобразить улыбку, а вместо улыбки получался оскал.
Это и премерзкий олух с комариной внешностью, сосущий свои комариные пальцы. Он говорил с ухмылкой, не вынимая пальцев изо рта:
— А где твоя грудь? Русские все грудастые.
— Это толстые женщины грудастые, — отвечала я.
Мы стали носить большие поролоновые буфера. Ольга что-то мне эмоционально рассказывала, и от избытка эмоций, размахивая руками, нечаянно стукнула мне по груди.
— Ты что стучишь по моему поролону, — деланно возмутилась я.
— Ну постучи по моему! — сказала Ольга в ответ.
Это и смешной американец-турист, из любопытства заглянувший в клуб. Горячее саке так сильно ударило ему в голову, что, уходя, пошатываясь из стороны в сторону, на крыльце клуба она закричал:
— А! Землетрясение! Смотрите, дома шатаются! Помогите!
— Это в твоей голове землетрясение! Всё хорошо! — утешала я его.
Это и бритоголовый отморозок с остервенело-похотливой улыбкой, который в танце так схватил меня в охапку и пытался имитировать рывками половой акт, что от ужаса и растерянности я не могла ни вырваться, ни вразумить, ни остановить его. А вокруг все хохотали от моего замешательства и глупой испуганной улыбки и подстрекали его всё активнее имитировать входящие движения. И всё немело внутри от стыда и кошмара, и не хотелось жить.
Всех этих людей мы провожали теплыми рукопожатиями, а, распрощавшись, уходили в туалет, как будто там можно было защититься от новых гостей. Спрятаться и не выходить. Ольга, закусив губу, со злым прищуром и едва заметными слезинками в глазах молча переваривала увиденное. Я склонялась над унитазом и выла, как белуга, оттопырив веки, чтобы не испортить макияж.
— Это всё неправда, это кино. А мы актрисы! Понимаешь? — увещевала Оля.
— Мы звезды! — пафосно произносила я.
— Вот именно! Звезды!
— Хей, Кача! Лиза! Быстро работать! — кричал Момин из холла.
Тогда мы поворачивались к зеркалу и произносили хором, взявшись за руки:
— Звезды! Звезды!
И надев каменные улыбки, выходили в зал к новым гостям. Так неожиданно этот спонтанно придуманный тренинг оказался для нас необычайно жизнеутверждающим. И теперь каждый день, прежде чем выйти к гостям, мы становились перед зеркалом и произносили торжественно:
— Мы — звезды! Звезды!
Неделя… Всего неделя, так измучившая нас и морально, и физически. У Оли несколько раз самопроизвольно уходил в сторону глаз. Просто так. Не согласовывая свои действия с другим глазом, он вдруг закатывался вбок и возвращался на место. У меня не переставали трястись руки, и появился странный нервный тик. Я то и дело потирала нос, рывками втягивая воздух.
X
Как-то утром нас разбудил требовательный звонок в дверь. Ольга выругалась, перевернулась на другой бок и сразу уснула. Я с выскакивающим из груди сердцем пошла открывать. Всякий раз, когда к нам кто-нибудь приходил, будь то почтальон или сборщик платы за электричество, у меня заходилось сердце, потому что никто из этих людей не говорил по-английски, и я чувствовала себя беспомощной. Я не могла объяснить такие простые вещи, как то, что за газ и электричество платим не мы, а администрация клуба. Диалоги на пальцах или при помощи листа с ручкой выглядели нелепыми и мало помогали объясниться.
На этот раз пришел человек взять плату за пользование стиральной машиной. Чтобы постирать, необходимо было опустить монету в прорезь для денег. Раз в месяц приходил человек, открывал маленьким ключиком ёмкость и изымал накопившиеся монетки.
Я в панике носилась и повторяла:
— Нихонго вакаримасен! Нихонго вакаримасен!
Но человек продолжал настойчиво повторять:
— Могу я взять деньги за стирку?
На секунду я прекратила перебивать его и прислушалась к тому, что он говорит. К своему удивлению я поняла эту фразу. Прежде на работе я изредка понимала лишь отдельные слова, но теперь так совпало, что все слова оказались мне знакомыми. Я предложила ему посмотреть. Он заглянул в машинку и достал оттуда одну монетку.
— Вы не используете машинку?
— Только один раз.
— Почему?
— Самостоятельно стираем. Денег нет, — и показала на пальцах, что мы всего десять дней в Японии.
— Используйте, пожалуйста, — с улыбкой сказал он и вышел.
Ошарашенная, я стояла с минуту в ванной у машинки и трудно
