Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская
— Я! Я!
— Я — нос?! Я это душа, сердце. Я! — произнесла я со значением и указала себе в область грудины, — Ольга! Когда они говорят о себе, то тычут себе в нос! — сказала я.
— Правда? А то я думала, что они все говорят про мой большой нос. Я уже комплексовать стала, — сказала она.
— Что? — спросил Митсунорисан.
— Мы обе думали, что все гости говорят про наши большие носы! — перевела я Ольгу.
После чего Митсунори перевел мой перевод своему другу. Так мы играли в поломанный телефон до того момента, пока гости не заказали себе и нам пиво. Тогда все стало проще. Под воздействием алкоголя реальность стала выглядеть удобоваримой, и языковой барьер почти перестал быть таким уж ощутимым даже для Оли. Она совсем не знала английского, но после пива неожиданно для себя обнаружила школьные резервы в своих хитрых закоулках мозга. Гость её тоже едва ли владел английским, но зато активно жестикулировал, и теперь этого было достаточно. Мой гость широко улыбался и, осторожно поглаживая меня по руке, заискивающе заглядывал мне в глаза. Я же напряженно улыбалась в ответ и нервно потирала колени. У меня сильно потели руки от волнения. Я страшно боялась обнаружить это и безуспешно сушила ладони о колени.
Потом гость поднялся и отправился в направлении туалета. Ко мне подошел Куя и всучил полотенце. Его недовольный взгляд говорил о том, что мне следовало самой взять полотенце в кухне. «Иди за гостем», — показывал он мне глазами. «Ненавижу тебя, Абориген», — злилась я на Кую и плелась к туалету. Поскольку он контролировал нашу работу, выходило так, будто законы клубов были его идеей.
Вернувшись, Митсунори попросил меня спеть по-русски. Я растерялась, стала отнекиваться, но после второго стакана пива согласилась.
— Вот, вот русская песня, которую очень любят все японцы! — сказал он, указывая мне на номер песни в каталоге.
Зазвучала фонограмма, и я узнала «Миллион алых роз».
— О, вряд ли я помню, — сказала я неуверенно.
— Помнишь, помнишь, — отвечал мне гость с той же улыбкой.
— Жил-был художник один,— обречённо запела я, понимая, что дальше слов не знаю, —
Много он песен любил И как-то в свой юбилей Выбросил он всех чертей.Ольга покатилась со смеху. Я под столом наступила ей на ногу и продолжила:
Зря вы заставили петь Я ведь не знаю слова И вот однажды из дней Я вас покину, друзья«Господи, какой ужас, какой ужас! Что делать?» — кипели мои мозги.
— У-у! Браво! — повизгивая, кричал Митсунори и на мое счастье в экстазе выхватил у меня микрофон и дальше запел по-японски.
Я взглянула на часы. Прошло меньше часа. Время было резиновым в стенах клуба. «Да что же это, — думала я, — столько сил уходит на роль дуры, на этот вымученный смех, а в результате нет конца этой проклятой работе. Неужели так будет каждый день?».
Измученные и отупевшие, мы молча выкатились из машины, молча ехали домой в лифте, молча ложились спать.
— Как медленно идет время… — засыпая, сказала Оля.
IX
Когда закончилась наша первая рабочая неделя, мы, озадаченно уставившись в календарь, пытались понять, как всего семь дней могли растянуться в бесконечность. Чего только мы не пережили за это время. Каких только людей не перевидали.
Это и вечно пьяный улыбчивый гость, который во время пения на каждом слове кланялся так низко, что несколько раз не на шутку ударился лбом о пол. Видимо, память о феодальном прошлом пробуждалась в его генах после принятия изрядного количества спиртного.
Это и наивный трогательный Ольгин гость Такеши. Его очень влекло к ней, но он всегда держался скромно и застенчиво.
— Не трогай меня! — сказал он важно.
— А я и не трогаю, — сказала ошарашенная Ольга.
— Всё равно не трогай! — отвечал он с сожалением, что она не трогает его.
Это и добродушный гость опытной филиппинки Алекс. С рыком исполняя под караоке свои любимые рок-н-рольные песни, он непременно в качестве музыкального сопровождения использовал гитару — руку Алекс. Самозабвенно играя на воображаемых гитарных струнах, он дергал её несчастную руку туда-сюда и со страшной силой тряс головой в такт. Алекс так привыкла к этой многолетней гитарной игре, что умудрялась вообще забывать о руке на протяжении всего того времени, сколько с ней был гость. Она ела, пила, общалась с другими хостесс. В общем, её рука почти не имела к ней отношения.
Это и смешной пузатый старикашка, как из комедийного кино, выряженный в костюм ковбоя, с волосами, обильно намазанными гелем и уложенными буклями. Так что Оля, увидев его, крикнула в ужасе:
— Боже, это как надо так мудреть с годами, чтобы до такой степени отупеть к старости!
Это и артист во фраке, который трезвым был таким шутливым и забавным, что все хостесс умирали со смеху от его рассказов. Но когда он напился, то неожиданно достал из своего дипломата вырезанную из газеты то ли репку, то ли свёклу, и стал танцевать с ней, жарко прижимая к своей груди.
Это и трогательный дядечка, который всегда будто смущался того, что традиции требуют провожать гостя со словами благодарности. Поэтому, всякий раз, когда он отправлялся домой, то делал вид, что боится пройти мимо сидящих на диванах хостесс, и мечется, ломает голову, как бы проскочить к выходу незаметно. Тогда мы изображали увлечённую болтовню между собой, а гостя как будто не замечали. Он сразу становился немного приунывшим, направлялся к дверям медленной семенящей походкой, и когда уже почти достигал нас, мы дружно подскакивали с мест
