Изгой - Сэди Джонс
Поднявшись, Кейт направилась к выходу. Как назло, дверь не поддавалась и захлопнулась с грохотом, и все, кроме Льюиса, обернулись на шум. Кейт бросилась в сад, не разбирая дороги, и только тогда обнаружила, что плачет – впервые с того момента, когда получила известие. «О боже, – подумалось ей, – вот и меня настигла скорбь».
Собравшиеся в гостиной снова обернулись к мальчику.
– Льюис! – позвал доктор. – Ты здесь?
Льюис поднял глаза.
– Попробуй сначала, – как можно ласковее попросил доктор.
– Я хотел… хотел… – Он сделал глубокий вдох. – Хотел руль достать. От той лодки.
– Умница. Ты попросил маму помочь?
– Нет, она сама сказала, что достанет.
– Ты ей помогал?
– Нет, просто смотрел. – Льюис сразу почувствовал, как звучат его слова.
– Поблизости были другие люди или вы были одни?
– Одни.
– Вообще никого не было, кроме вас? Ты уверен?
– Никого, сэр. Простите, пожалуйста.
– Льюис, тебе совершенно не за что извиняться. Ты бросился звать на помощь, верно?
Разум словно накрыло черной пеленой.
– Когда ты понял, что она в беде? – раздался голос с противоположного конца комнаты.
– Ты понял, что происходит?
– Ты пытался ей помочь?
Льюис почувствовал, как вода накрыла его с головой.
– Ты поплыл к ней?
В ушах шумела вода. Дышать было нечем.
Гилберт взял сына за руку, и тот вздрогнул всем телом.
– Расскажи, как это случилось! Льюис, расскажи мне все!
– Она… она…
– Льюис, объясни, пожалуйста, что случилось с твоей мамой.
– Посмотрите, на нем лица нет!
– По-моему, он вас не слышит.
– Я отведу его наверх. Пусть передохнет еще денек. Гилберт, с вами все в порядке?
Наверху доктор Штрехен дал Льюису сильное успокоительное. Он принимал их уже два дня и снова почти с благодарностью погрузился в немую пустоту.
Накануне отъезда в школу Гилберт взял Льюиса в гости к Нэпперам. Стоило им войти, как Мэри Нэппер бросилась обнимать мальчика. После смерти мамы каждый норовил его потрогать: пожать руку, погладить по голове или похлопать по плечу. Как будто раньше он принадлежал Элизабет, а теперь – любому желающему. Даже на похоронах какая-то дама молча присела и стала завязывать ему шнурок. Даму Льюис не узнал и отдернуть ногу не осмелился.
– Гилберт! Как я рада, что ты пришел. Льюис, беги на улицу, там все гуляют!
Выйдя за порог, Льюис огляделся. Недалеко от дома натянули сетку для бадминтона. Только трава здесь была не такая мягкая и ровная, как у Кармайклов. К тому же дом – красный, с огороженным участком и разрушенным колодцем – стоял на небольшом склоне.
Тэмзин и Эд играли в бадминтон. Джоанна, близнецы Роберт и Фред и остальные наблюдали за игрой. Кто-то сидел на старой яблоне – яблок там было всего ничего, да и те кислые. Над гниющими на земле паданками вились осы. Кит тоже сидела на дереве и с высоты сразу заметила Льюиса, который встал поодаль, сунув руки в карманы.
Тэмзин и Эд прекратили играть и уставились на него. Повисла тишина.
– Привет, Льюис! – воскликнула Тэмзин. «Точь-в-точь мамина манера», – подумала Кит. – Хочешь поиграть?
– Да нет. – Льюис не тронулся с места.
Все замерли и как будто забыли, чем только что занимались. Льюис прислонился к яблоне и стал наблюдать, потом даже из вежливости сыграл партию с Эдом и проиграл. Эд зачем-то рассыпался в извинениях.
Наконец за Льюисом пришел Гилберт, и все уставились на его черный костюм, слишком мрачный для теплого сентябрьского дня. Ребята шарахались от Льюиса, как будто потеря матери была чем-то постыдным. Они вежливо попрощались и вернулись к игре.
Льюис с отцом зашагали по лужайке прочь. Кит провожала их взглядом и думала, что прежнего Льюиса больше нет. Прижавшись щекой к стволу яблони, она попыталась представить его маму. Не вышло. Интересно, а Льюис может?
На следующий день Гилберт отвез Льюиса в школу. Перед отъездом он зашел к директору, Льюис остался ждать в коридоре. С нижнего этажа доносился шум – одноклассники возвращались с каникул. Наконец директор и Гилберт вышли. На прощание отец почти ласково положил ладонь Льюису на голову.
Из школы Гилберт приехал прямо домой. Не открывая штор, он опустился в кресло в гостиной и сложил руки на коленях. Часы показывали три пополудни.
– Лиззи умерла десять дней назад, – произнес он.
С улицы доносился шум машин, приглушенный закрытыми окнами. По краям плотных штор пробивался солнечный свет.
– Лиззи умерла, – повторил он. – Лиззи умерла десять дней назад. У меня умерла жена. У меня недавно умерла жена.
На следующий день он вернулся на работу, и все пошло своим чередом.
Вечером того же дня он обошел квартиру, методично собирая вещи Элизабет. Стянул с вешалок вечерние платья «только для Лондона» и свалил кучей на полу в гостиной. Туда же положил ее духи, обувь, книги, пару вещей Льюиса: джемперы, какую-то настольную игру и привезенные из музеев безделушки, которые он хранил в жестянке для печенья.
Он тщательно обследовал квартиру еще раз – убедиться, что ничего не пропустил. Груда вещей на полу вовсе не хранила память об Элизабет. Просто куча ношеной одежды и обуви. Мелкий хлам, принадлежащий Льюису, Гилберт собрал отдельно и выбросил в кухне. Затем спустился к консьержу и попросил организовать вывоз вещей, пока он будет на работе. К просьбе он приложил пять фунтов, стыдясь своей расточительности. Вдобавок досаждала мысль, что вещи у Лиззи отличного качества, и консьерж наверняка на них наживется. Гилберт вернулся наверх, налил себе выпить и сел в кресло. Его взгляд упал на фотографию в рамке, которая стояла у жены на прикроватной тумбочке. Из-под одежды торчал только уголок, но Гилберт и так отлично помнил это фото, сделанное на Рождество в саду, вскоре после его возвращения с войны. Он держит Льюиса за руку, и они оба улыбаются. Кадр вышел перекошенным, потому что Элизабет, балуясь, наклонила фотоаппарат. Вдобавок пальто у Льюиса застегнуто криво. Уголок фотографии притягивал взгляд, и Гилберт едва не поднял рамку с пола,
