Полиция памяти - Ёко Огава
Сначала, когда голос только исчез, я изо всех сил пыталась как-то его вернуть. Что только не пробовала! Проводила языком по нёбу, набирала воздух в легкие, насколько это было возможно, растягивала губы по всем направлениям. Пока наконец не поняла, что все бесполезно и что спасет меня только моя машинка. Ведь не зря мой любовник — учитель в школе машинописи, а я — его лучшая ученица!
— Что бы ты хотела на день рождения?
Теперь, заговаривая со мной, он тут же опускает взгляд к моим коленям. Туда, где неизменно покоится моя машинка.
Цок, цок, цок…
PECHATNUYU LENTU.
Обняв меня левой рукой за плечо, он склоняет голову набок и читает набранные мною буквы.
— Печатную ленту? — удивленно улыбается он. — И больше тебе не о чем помечтать?
Цок, цок, цок, цок…
NO YA ZHE VOLNUYUS’ KONCHITSYA LENTA NE SMOGU S TOBOI GOVORIT’.
Теперь, когда мы вдвоем, его дыхание постоянно согревает мне плечо. И я чувствую, что счастлива. Так, что даже забываю погоревать о пропавшем голосе.
— Я понял. Пойду в канцелярскую лавку и скуплю всю ленту, что у них есть!
Цок, цок…
SPASIBO.
Слова, отпечатанные на машинке, воспринимаются совсем не так, как произнесенные голосом. Каждая из литер продавливает бумагу по-своему. Краска от ленты ложится не всегда ровно. Буква J заваливается, точно младенец на спинку. В букве М нижний угол сточился, будто зубец у старой пилы. Благодаря всему этому сами слова еще глубже западают в душу, восхищая своей героической стойкостью. Хотя, конечно, литеры J и М уже давно пора заменить в мастерской[6].
Хорошо помню день, когда мой любовник-учитель показал нам, как менять в машинке ленту. Я тогда только начала учиться и весь урок отрабатывала сплошные it, it, it, it и this, this, this…
— Сегодня перед тем, как пойти домой, вы научитесь менять печатную ленту, — объявил он. — Процедура немного мудреная, но если все верно запомнить, дальше проблем не будет. Так что смотрите внимательно!
Собрав всех учениц у стола в центре класса, он начал демонстрацию. Продел палец в боковую щель, снял крышку. Раздался мягкий щелчок. Внутри у машинки все оказалось куда интересней, чем я себе представляла. Рычажки с буквами, толстый резиновый валик, спицы разных конфигураций, почерневшие от масла металлические лапки и стерженьки — все эти не похожие друг на друга штуковины, сцепленные воедино, образуют сложнейший агрегат.
— Когда ленты слева уже почти не осталось, мы удаляем ее вот так! — сказал он и снял катушку с правой оси. Остаток ленты, отмотавшись от левой катушки, черной змейкой прошелестел меж зазубрин лентопротяжного механизма и уполз из машинки прочь.
— Вот так!.. А теперь заряжаем новую ленту. Первым делом вставляем ее в пустой ролик — рабочей поверхностью от себя. Рабочая — та, что гладкая и блестит. Кончик ленты зажмите покрепче и из пальцев не выпускайте. Главное — продевать ее правильной стороной и в нужном порядке. Сначала вставляем ее между этими крючками. Затем пропускаем через это колесико. Заводим за этот штырек. Теперь возвращаем немного назад, и тогда…
Что говорить, процедура и правда мудреная. С первого раза не запомнишь, как ни старайся, с тревогой подумала я. Да и в глазах остальных учениц уловила такое же беспокойство. Но его пальцы продолжали действовать — уверенно и безошибочно.
— Ну, вот и готово! — объявил он и застучал для проверки по клавишам. Бодро подскакивая с каждым ударом, лента начала проматываться с одной катушки на другую, и весь класс дружно выдохнул с облегчением.
— Все понятно? — спросил он, уперев руки в бедра. Чистые руки — без малейшего пятнышка масла или чернил. С неизменно красивыми пальцами.
Увы! До самого конца учебы я так и не наловчилась заряжать проклятую ленту. Как ни старалась, черную змейку заклинивало на первом же предложении, и буквы не хотели печататься хоть убей. И на каждом очередном занятии я дрожала от страха: а вдруг моя лента закончится — что же я буду делать?
Теперь-то, конечно, дело другое. Теперь я выполняю эту операцию и быстрее, и аккуратнее даже его самого. А с тех пор, как стала пользоваться машинкой вместо пропавшего голоса, вставляю новую ленту каждые три дня. Все старые катушки, скопившиеся за этот срок, я бережно сохраняю. Почему-то мне кажется, чем чаще я буду разглядывать отпечатки букв на старых лентах — ну, или хотя бы поглаживать их кончиками пальцев, — тем скорее мой голос вернется ко мне…
Дописав до этих пор, я показала текст редактору R. Уже теперь рукопись получалась довольно увесистой, и, чтобы не вынуждать меня таскаться с нею в издательство, он наведался ко мне сам.
Никуда не торопясь, мы обсуждали строчку за строчкой. Спорили, нужна такая-то фраза или нет. Исправляли отдельные слова — «тетрадь» на «блокнот», «вино» на «фруктовую наливку», «взор» на «взгляд» и так далее. Иногда вставляли недостающее предложение, а иногда выкидывали целый абзац.
Редактор R, сидя на диване, спокойно читал текст. Задумчиво, без малейшего нажима поглаживал каждую страницу в левом нижнем уголке, готовясь перевернуть. С моими рукописями он всегда обращается очень бережно. Замечая это, я всякий раз напрягаюсь: да неужели моя писанина достойна столь пристального внимания?
— Ну, что… Может, на этом сегодня прервемся? — проговорил он.
Мы закончили работу. Редактор вынул из кармана сигареты и зажигалку, я собрала все страницы с пометками в отдельную стопочку и зажала их скрепкой.
— Не хотите ли еще чаю?
— Если можно, покрепче, — согласился он.
— Да, конечно.
Я отправилась на кухню, нарезала на ломтики кастеллу[7], разлила по чашкам чай и принесла всё в комнату.
— Это твоя мама? — спросил он, разглядывая фотографию на каминной полке.
— Да.
— Красивая. Вы с ней очень похожи…
— Ну что вы! Как часто повторял папа, у меня от мамы разве что ровные зубы.
— Красивые зубы очень важны!
— У мамы в мастерской, на верстаке, всегда лежал газетный кулек с сушеными трепангами. И она постоянно грызла их, пока работала. А когда я начинала хныкать в своем манежике, совала мне кусочки трепанга прямо в беззубый рот, и я замолкала. До сих пор вспоминаю тот вкус — вперемешку с запахами гипса и опилок. Ужасно терпкая гадость!
R поправил очки на носу и, улыбнувшись, опустил взгляд.
В наступившей
