Всеволод Иванов - Канцлер
— Времена меняются.
— Времена-то меняются, а немец всё один, ваша светлость! Не верьте вы немцу, князь Александр Михайлович! Пришёл вас с целью предупредить… И графу… простите, стыдно говорить про гусарского полковника… а графу Развозовскому верить вам тоже невозможно. Встретил его сегодня… возле Имперской канцелярии… Его бисмаркята на подлые вещи могут подтолкнуть.
— Разве? Граф Юлиан Викторович производит впечатление не совсем павшего человека.
— Упадёт. Немцы уронят. Страшно — и за вас, ваша светлость, и за моего нежно любимого брата. Пригрейте Аполлония! Я отдаю всё: отказываюсь от претензий и к графу Развозовскому, и к своей мачехе. Я уезжаю в Петербург.
— Дела? — спросил Горчаков.
— И боязнь, ваша светлость. Город большой, магазины, здания светлые, а боязно, так боязно, что хочется кому-нибудь в рожу заехать. Простите, ради бога, за грубость!
— Определение ваше совершенно правильное. Мне того же хочется.
— Оставляю полную доверенность госпоже Ахончевой, мачехе. Как желает, так пусть капиталами отца и распоряжается. Брат согласен со мной. Мы ей верим! А отчего поверили, и сам понять не могу…
— Если позволите, Егор Андреич, я объясню, почему вы верите Ирине Ивановне, и заранее вам скажу: ваша вера будет ей необыкновенно приятна.
В беседе пролегла пауза.
— Почему же верим мы, ваша светлость? — наконец произнёс Егор Андреевич.
— Потому что у вас — незаметное на первый взгляд, но великое русское сердце. Надеюсь, понятно? Большего я, голубчик, сказать не имею права. Дай я тебя поцелую. — Он крепко поцеловал Егора Андреевича. — Добавлю, немцу славян не полонить, какой бы он кинжал за пазухой ни хранил. У нас, здесь, на груди — панцирь. Любовь к России-матушке. Такая любовь, что, если надобно, жертвуем собой по первому зову. И ты, голубчик, Егор Андреич, знать, услышал зов. И спасибо тебе! Иди, будь счастлив, благослови тебя бог и мой святой родственник князь Михаил Черниговский. А я, как вернусь в Петербург, позову тебя к себе чай пить.
Снизу послышались голоса возвращающихся Биконсфильда, Ваддингтона, капитан-лейтенанта Ахончева, Развозовской и Ирины Ивановны. Егор Андреевич откланялся.
Ваддингтон с восторгом обратился к Горчакову:
— Восхитительный парк! Дорогой князь, я только что рассказал своим милым спутникам, что у нас, во Франции, до сих пор с преклонением вспоминают, как вы три года назад осторожным, решительным вмешательством положили конец новому намерению Бисмарка объявить войну Франции.
Биконсфильд дополнил говорившего:
— Да, князь Горчаков великолепный, хотя и дорого берущий за визиты, хирург.
— Какой я хирург, дорогой сэр! Я скромный учитель арифметики. Я всё время доказываю, что могущество Германии — нуль. И только тогда из немца получается внушительная цифра, когда к нулю впереди приставляются единицы великобританская, французская, русская.
— Довольно о войне, довольно! Здесь так пахнет миром и тишиной! Взгляните на этот робкий пейзаж. Будем думать и мечтать о кротости, господа!
— И о несбыточной любви, сэр Биконсфильд? — хотела весело улыбнуться Развозовская, но улыбка вышла печальная.
— О божественной, неземной любви! — грустно подхватила Ирина Ивановна.
Ваддинггон посмотрел на них:
— Вы необыкновенно все милы, господа. Ваше гостеприимство, уют заставляют меня чтить эти часы и, подобно сэру Биконсфильду, желать их бесконечного продления. Смотрите, какой дивный свежий закат. Душу овевают сказочные видения… умчимся в область светлых грёз…
— Их светлость князь Бисмарк, — объявил вошедший слуга. И не успел его голос замолкнуть, Бисмарк порывисто вбежал, держа в левой руке каску.
— Поздравляю вас, князь, со славным днем вашего восьмидесятилетия. Вы величайший дипломат Европы, и мы все счастливы, что под вашей эгидой дни Берлинского конгресса протекают так благополучно, в полном контакте всех государственных деятелей Европы. Отечество гордится вами. И мы, деятели мира и порядка, люди всех цивилизованных стран, тоже испытываем гордость, видя вас в нашей среде. Мой император поручил мне передать вам поздравления и преподнести вам орден Короны третьей степени.
— Бесконечно благодарен, князь, бескрайне. И ещё более счастлив оттого, что вы считаете меня таким юношей, поднося мне орден Короны третьей степени, которым, как известно всем, награждают преимущественно поручиков.
Бисмарк произнёс, сдерживая себя:
— Князь, вы отклоняете честь награждения вас орденом германского правительства? Вы, как всегда, шутите? Ха-ха-ха! Это напоминает мне случай на охоте, господа. В Финляндии. Из берлоги на меня выскочили два медведя самец и самка…
— Так бывает — редко, но бывает…
— Я не мог их разглядеть, потому что они были запорошены снегом. Стреляю. Раз! Два! Упали!.. Встают. Они были в трёх шагах от меня, но я успел зарядить ружьё — бац!.. Их шкуры теперь в моём кабинете под ногами.
— Они хотели отклонить честь принять германскую пулю, ваша светлость?
Бисмарк мрачно возразил.
— Нет, они хотели шутить со мной, князь. — Резко повернулся к Биконсфильду. — Кстати, о шутках, лорд. Перед отъездом мне вручили только что напечатанную книжку анонимного автора. Говорят, её успех таков, что она уже напечатана на всех языках мира, О, немцы любят шутки!
— Как называется эта книга, сэр?
— «Анекдоты о сановнике». Вот она. Я — немец и тоже люблю крепкую шутку. Я привёз эти книги всем вам, господа. — Бисмарк вынул книжки из каски и принялся любезно раздавать присутствующим. — Сам я прочел только первые анекдоты, но я много смеялся!
Горчаков, странно улыбаясь, перелистал книжку:
— Вы много смеялись, князь?
— Очень много! — и в подтверждение своих слов Бисмарк громко захохотал.
— И вы изволили смеяться и над сорок второй страницей?
— А что на сорок второй странице? — поинтересовался Бисмарк спокойно.
— Лишь потому, что здесь упоминается моё имя и я хочу протестовать, я прочту вам, господа. — И Горчаков прочитал вполголоса, но отчётливо:- «При знакомстве Горчакова с Бисмарком последний спросил: „Ваше имя должно быть Иоанн?“ „Откуда пришло вам в голову это имя?“ — спросил Горчаков, Бисмарк сказал: „Но ваше перо называют бриллиантовым, а таким же пером писал евангелист Иоанн, несущий, как и вы, евангелие мира всему миру“. Горчаков ответил: „Евангельские сходства нередки. Так, например, князь, вы как две капли воды схожи с Иудой, описываемым евангелистом Иоанном“. Изящно, согласитесь. Нет? Я согласен с вами. Мало того, оскорблён. Когда я говорил такое, князь?
Бисмарк выхватил книжку из его рук и принялся мять в кулаке:
— Мерзкая книжонка, Что за дурак составлял её? Я прикажу немедленно конфисковать и сжечь! Господа! Ваше справедливое негодование, надеюсь, удовлетворено? — Вздрогнув, он крепко прижал к боку свою каску.
— Вам мешает каска, князь? Разрешите, мы её поставим… — любезно предложил Горчаков.
— Благодарю вас, ваша светлость. Я привык к моей каске. Это как бы моя вторая голова — при любых обстоятельствах она будет со мной! — Деланно засмеялся. — А каково вообще ваше настроение, князь, в связи с инцидентом при речке Пржемше?
Биконсфильд в страхе поморщился:
— Боже мой, что за ужасное название? Надеюсь, инцидент менее страшен, князь?
— Пржемша — пограничная речка между Австрией и Россией, — пояснил Бисмарк. — Вчера вечером там произошло сражение между русскими и австрийскими пограничными войсками. Мои офицеры, стоящие в городе Мысловец, видели эту битву своими глазами.
— Неужели война? — опечалился Ваддинггон. — Этот мирный пейзаж, тихий закат…
Горчаков обратился к Бисмарку, смотря, впрочем, на присутствующих дипломатов, а не на немца:
— Мне думается, вы немножко ошибаетесь, князь, классифицируя это столкновение как кровавое. Дело в том, господа, что русские казаки и австрийские солдаты купались в одной речке. Я всегда говорю, что солдатам двух наций купаться в одной речке так же трудно, как тигра кормить с тарелки. Представьте же, что по речке вдобавок плывет подбитая кем-то утка. Естественно, солдаты начали её ловить, а ещё более естественно, что они подрались. У одного казака оказалось чересчур хрупкое лицо. Понадобились носилки. О, пустяки, господа!
— Молю бога, чтоб было по-вашему, князь.
— Хотя мой возраст позволяет мне ждать более близкого знакомства с божеством, но, и не ожидая этого, могу сказать, ваша светлость, что мольбы ваши услышаны.
Появившийся слуга объявил:
— Его высокопревосходительство господин министр, граф Андраши.
К обществу прибавился граф Ю. Андраши — поджарый, с лохматой головой и отвратительными руками, согнутые пальцы которых он постоянно держал перед грудью, На графе яркая венгерка была усеяна множеством орденов, но весь блеск их не затмевал его встревоженного, почти испуганного лица, а поэтому сопровождавший графа офицер более походил на врача.
