Георгий Венус - Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
* * *
- Осади!.. Осади-и...
- Что за город?..
- Не напирай, косой дьявол, черт!.. Не видишь, стоим ведь!
Вдали виднелись редкие огни какого-то города или местечка.
- Харьков?
- Москва!
- Нет, правда, что за город?
- Люботин это,- сказал подпоручик Морозов и, опустившись на сани, стал жадно - в кулак - курить. Я также подошел к саням, сел и, прислонясь к пулемету, вынул махорку. Но скрутить я не успел. Темнота меня медленно и плавно закружила, опустила во что-то мягкое и теплое и потекла надо мною, все глубже и глубже толкая в сон.
...Когда я проснулся, сани уже вновь скрипели по песку На мне лежала чья-то шинель. Я сбросил ее с лица.
- Едоков!..
- Так точно!
Едоков шел в одной гимнастерке.
- Что это?.. Зачем?..
- Это я, господин поручик, чтобы не согнали вас .. ротный аль батальонный... Лягайте, лягайте!...
Но я встал. Оглянулся. Мне показалось, полк идет в обратную сторону.
- Куда мы?
Едоков пожал плечами.
- Лехин, куда мы?
- Люботин, господин поручик, занят. Обходим. ...Лошади хрипели. Медленно всплывала желтая заря.
* * *
- Распрягай!
- Эй! Не велено! Заводи! Заводи за угол!
Вдоль крайних хат какой-то небольшой деревни длинными рядами выстраивались сани.
Нам было приказано выставить дневальных, по одному на две роты, и выспаться, пользуясь трехчасовым привалом.
Я уже взбивал в санях солому, когда подошел связной.
- Господ командиров-пулеметчиков к батальонному!
...На улице в санях, около и под ними храпели солдаты.
* * *
На крыльце халупы батальонного стоял начальник пулеметной команды.
- Господин капитан,- обратился к нему я,- у меня, господин капитан...
- Но у меня нет нумеров! Возьмите в роте... Договаривать нам было незачем,- капитан знал состояние взводов.
- В роте, господин капитан...
- Но что я, рожать их могу, что ли?
- Господин капитан...- подошел к нему взводный 1-го взвода.
- Нету у меня саней! Господа, у меня же...
- Но разрешите, господин капитан...
Капитан обернулся и быстро скрылся за дверью.
- Черт дери!..
- Да-с, положение!..
Мы стояли, растерянно глядя друг на друга.
Наконец в сени вышел полковник Петерс.
- Господа...
Одна сторона его лица подергивалась, тени быстро бежали под складку рта.
- Вот что, господа. Первый батальон побросал три пулемета. Пре-ду-пре-ждаю: если подобное случится и в моем батальоне, виновный взводный будет отдан под суд. Понятно?
- Но, господин полковник...
- Оправдываться, господа, будете под судом. От офицера я требую проявления офицерской инициативы. Мне нет никакого дела как, но пулеметы чтоб были вывезены. Понятно? А теперь - можете идти...
Мы расходились.
- Черт дери!..
- Да-с, поло-жень-и-це!
- А главное, в деревнях ведь не то что лошадей и козы не найдешь...
"Спать, спать, спать!" - думал я, идя спотыкаясь по улице. Лошади моих саней стояли распряжены.
- Не бей! Аким не пойдет... Все одно! Распрягай! Живо! Полк уже выходил из деревни.
- Поручик, нагоните? - обернувшись, крикнул мне ротный.
- По-ды-май! Та-щи вы-ше!.. Та-щи-и!..
Подвязав пулеметы к одному концу натрое сложенных вожжей, станок к другому, Лехин, Едоков и Акимов вьючили Ваську, нашу вторую лошадь. Но тяжесть пулемета и станка с обеих сторон давила на ребра лошади. Лошадь не могла дышать и медленно, точно в цирке, приседала.
- Ничего не поделаешь, господин поручик! Может, оба на одни взвалим? продолжал Лехин, приглаживая выпавшие из-под фуражки потные волосы.- Васька уж постарается, едри его корень!.. Не выдаст, может...
- Пожалуй...
И вот мы закричали:
- Идет! Идет!..
Васька косил. Кожа на спине его ходила гармошкой.
- Идет! Эээ-эй! Вытянул!..
Мы примкнули к обозу 1-го батальона, идущего в арьергарде.
Быстро перебирая передними ногами и далеко назад выставляя задние, Васька тянул два пулемета. Машка - третий. Мы подталкивали. Акимов вел под уздцы раненного под Баромлей Акима.
Третьи сани мы бросили.
* * *
- ...их к матери, пулеметы эти! - обгоняя нас, крикнул какой-то офицер из последних саней обоза.- Пропадете!..
- И вся твоя панихида!..- крикнул за ним второй. Васька сдавал. Останавливался каждую минуту.
- А ну-ткась, ми-лый!.. ми-и-лый!..- подбадривал его Едоков жалобно, точно плача, растягивая слова.
- Погибать, видно! - ворчал Акимов.
Прошли с версту. Не больше. Полк уже скрылся.
* * *
- Снимите погоны, господин поручик. Бывает, что и не расстреливают. Ей-богу. А мы выдавать вас не станем,- сказал Едоков, обернулся и, подняв ладонь к лицу, стал смотреть на север.
Ефрейтор Лехин сидел на ободьях саней. Смотрел на землю.
- Может, замки повынимаем и пойдем все же?
- Все одно погибать!..
Я не отвечал. Думал о том, как впрячь всех трех лошадей в одни сани.
Но вдруг, толкнув меня, Лехин быстро приподнялся.
- Господин поручик!.. Хохлы!..- закричал он.- Гляньте, господин поручик, едут, едри их корень, едут!.. По дороге, нам навстречу, шло двое саней.
- Не утекли б только, едри их корень!.. Ведь учуют, чего поджидаем, ах ты...
Но сани приближались.
- Стой!..
- Стой, говорю!..- И, быстро впрыгнув во встречные сани, Лехин вырвал вожжи из рук дремавшего мужика.
- Поворачивай! - кричал Акимов, схватив за морду лошадь вторых саней.
Разбуженный Лехиным крестьянин испуганно вскочил с рогожки и содрал с головы линялый и мятый картуз.
- Родные!..
- Поворачивай!
- Родные!.. Помилосердствуйте! Аль не хрестьяне?.. Аль без понятия вовсе! Второй месяц, как от хозяйства!.. Родные...
Его рыжими, под горшок подстриженными волосами играл ветер.
- Разберите, родные, по всей справедливости!..- бабьим голосом молил подводчик, доставая из кармана шаровар какую-то мятую бумажку.- Ваши вот выдали... Не тронут, говорили... Сам писарь говорил... Потому, говорил писарь, законно мы действуем... А где ж законно, родные...
..."Дано сие крестьянину села Дьячье Орловской губернии Власову Антипу,- с трудом разбирал я замытые водой слова,- в том, что вышеупомянутый крестьянин Власов отпущен нами по несении наряда, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется.
За к-ра 9 роты 1-го Ударного Корниловского полка - писарь" неразборчиво.
Ниже:
"Декабря" - опять неразборчиво - "дня 1919". В правом углу удостоверения расползалась круглая ротная печать.
- Жаль мужика!..- вздыхая над моим плечом, сказал Едоков.- Смотри-ка,орловский!..
- Всех жалеть будем...
- Всех, Лехин, не всех, а одного можно!.. Отпустим?.. Рыжебородого мы отпустили...
* * *
- Скажем, к примеру, большевики...- рассуждал второй подводчик, уже следуя за нашими санями.- Кому не известно!.. Обижают!.. Да все больше насчет скота и хлеба, а ваш брат и насчет шкуры не совестится.
- Насчет какой шкуры?
- А той, что под штанами... У мужика она хошь, говорят, и толстая, а все ж чувствительно...
* * *
Приморозило...
"За Уралом за рекой",- вполголоса напевал Едоков...
Наконец показался и Харьков.
- Пожалуй, в Харькове не разживешься... Лавки, пожалуй, закрыты... Идем! - сказал я, взял снятую с Акима упряжь и вместе с Едоковым пошел в маленькую, покосившуюся хату, одиноко стоящую на краю дороги.
В хате было темно.
- Здорово, хозяин!
- Здравствуйте, товарищи, здравствуйте!..- кланяясь седой, приглаженной головой, ответил мне с лавки старик хозяин.- Здравствуйте... наконец-то!..
По малиновой тулье моей фуражки он принял меня, очевидно, за красного.
- Постой! Товарищи придут через час. А пока вот что, старик,- угости хлебом! - Я бросил на лавку упряжь.- Возьми вот... Заместо денег это!..
- Нам, товарищи, что деньги... Мы...
- Да кадеты это! - перебил старика чей-то угрюмый голос из темного угла хаты.
- Ще кадеты?..
- Всем, старик, и кадетам пожевать хочется. А ну, старик, дашь, что ли?..- Я торопился.
- Верно это!.. На то нам господом-богом и зубы даны... Хочется... а как же?.. Это ты верно говоришь! - Старик подтянул портки.
Он обернулся к нам спиной и стал шарить на полке.
- Кадеты это!..- вновь, еще угрюмее, прогудел в углу тот же голос.
- Пущай кадеты!.. Уж пущай!.. Ладно!.. Накормим! Ээх!..- Шаря на полке, старик кряхтел.- А это ты правильное слово сказал... Да!.. Эх вы-и!.. Уж и я вам скажу тогда,- ладно!..- Он вновь обернулся и посмотрел на нас с ясным, старческим спокойствием.- Пожевать, говоришь?.. Ну и жевали б себе хлеб с хлебушком... Да только вы, кадеты, позубастей других будете... Вот что!.. Смотри, скольких перемололи. И все - кому?.. Господам на угоду. Ну идите уж!.. Христос с вами!..
Из темного угла выросла рослая широкоплечая фигура молодого парня. Когда мы вышли на двор, парень молча закрыл за нами дверь. За дверью выругался матерным словом.
- Ну, а упряжь взял все же? - спросил меня Лехин, когда я, следуя с ним за санями, рассказывал ему о старике и сыне.
- Взял.
- Сука он, вот что! Едри его корень!
ПО ПУСТЫМ УЛИЦАМ
Возле каждых саней, на которых, с уже продетыми лентами и поднятыми прицелами, были установлены наши пулеметы, шло по солдату. Я шел впереди, держа в руках винтовку.
