Михаил Салтыков-Щедрин - Том 15. Книга 2. Пошехонские рассказы
— Пора бы, кажется, помнить… не первый год!
Напротив, Вожделенский, не торопясь, принял рюмку, посмотрел ее на свет, выпил и сказал:
— После трудов и водочки выпить не грех! Много пить — нехорошо, а рюмку-другую — можно!
Что же касается до Жюстмильё, то хоть он вообще не чувствовал потребности в передобеденной рюмке, но ради товарищей полрюмочки выпивал. Выпил и теперь.
— Погода-то нынче! точно с цепи сорвалась! — молвил Пугачев, прожевывая селедку.
— И погода, и люди — все нынче с цепи сорвалось! — сентенциозно отозвался Вожделенский.
— Уж именно всё! — подтвердил Пугачев, — и люди, и погода, и дела… А я что же говорю!
— И я это самое… И дела… да, и дела! — повторил Вожделенский, особенно выразительно нажимая на слове «дела»…
— И прекрасно! стало быть, и недоразумений никаких нет! — порадовался Жюстмильё.
Но Пугачев, по-видимому, не обманывал себя насчет значения сказанной Вожделенским фразы. Потоптавшись с минуту, он сказал:
— Будем, что ли, обедать?
Но спросил таким тоном, как будто ждал, что вот-вот Вожделенский скажет: «Нет, я одного человечка поджидаю…» И затем уйдет в другую комнату и отобедает втихомолку один.
Однако Вожделенский не сделал этого, а, напротив, с обычным дружелюбием ответил:
— За этим пришли, так, разумеется, надо обедать.
Ленивые щи приятели вычерпали быстро и молчаливо. Проглотивши последнюю ложку, Пугачев откинулся на спинку кресла и сказал:
— А департамент-то наш, кажется… ау!
— Что так? — откликнулся Вожделенский как бы удивленно, но с затаенной иронией.
— Да так… видимости некоторые проявляются… Будто уж вы и не знаете?
— Не знаю, — отрекся Вожделенский. — О преобразованиях, не скрою, слыхал, а чтобы совсем упразднить — об этом не знаю.
— Ну, да, преобразования… У нас ведь всегда с преобразований начинается… Сначала тебя преобразуют, а потом и упразднят.
— Не упразднят-с, а остепенят, в надлежащие рамки поставят — это так! Это — бывает! Да ведь оно и не может иначе быть.
— Совершенно справедливо, — согласился Жюстмильё.
— В чем же остепенение-то будет состоять?
— А в том и будет состоять, что служить так служить, а либеральничать так либеральничать*. Только и всего.
Никогда еще Вожделенский не говорил так определительно. Очевидно, он чувствовал под ногами вполне твердую почву. Пугачев угрюмо сдвинул брови и потупился. Жюстмильё тоже как будто оторопел и смущенно уставился глазами в зеленую массу протертого щавеля, из которой торчали куски зачерствелой телятины (фрикандо̀).
«А потом, может быть, и департамент Оговорок остепенять начнут!» — думал он, полегоньку вздрагивая.
— Чем же мы… худо служили? — спросил Пугачев после минутного замешательства.
— Худо не худо, а не-бла-го-вре-мен-но! — отчеканил Вожделенский и затем, перевернув блюдце с фрикандо, осмотрел его со всех сторон, на мгновение поколебался, но наконец перекрестился и запустил ложку в гущу: с богом!
— Что такое «неблаговременно»? Это насчет прожектов, что ли? — пристал Пугачев.*
— И насчет прожектов, и вообще.* Общество волнуете.
— А я так думаю, совсем напротив. Утешение подаем.
— Вы думаете так, а другие думают иначе. Вы говорите: «Утешение», а другие говорят: «Вред».
— В чем же вред? Ежели обществу показывают перспективы, ежели ему дают понять, что потребности его имеются в виду… в чем же тут, смею спросить, вред?
Пугачев был взволнован и возвысил голос; Вожделенский, который вообще не любил «историй», поспешно вычищал ножиком зеленую массу и молчал. Жюстмильё сидел как на иголках, но на всякий случай посылал умильные взоры в сторону Вожделенского.
— Легко сказать: «Вред!» — горячился Пугачев, — а что такое вред? Разве мы что-нибудь когда-нибудь предваряли? разве мы что-нибудь когда-нибудь распространяли или поощряли? В чем заключалась наша задача? — она заключалась в том, чтобы показывать обществу перспективы! Для чего нужны были перспективы? — для того, чтоб уберечь общество от химер и преувеличений! Для того, чтоб его успокоить, обнадежить, утешить. Полагаю, что в этом ничего неблаговременного нет!
— То есть как вам сказать… — вставил свое слово Жюстмильё, но Пугачев не обратил на него никакого внимания и даже сделал рукою движение, словно досадную муху смахнул.
— Я думаю, что даже добрая политика таких указаний требует, — продолжал он. — Необходимо, чтоб общество видело… чтоб оно, так сказать, в надежде было… Вы говорите: «Прожекты?» А позвольте спросить, какие такие у нас были прожекты, которые бы, так сказать… ну, там волнение или движение, что ли… Слава богу! тихо, смирно, благородно!
— Ну было-таки, Емельян Иваныч, было! — что говорить! — пошутил Вожделенский, искривив рот в улыбку.
Жюстмильё тоже скривил рот и даже один глаз прищурил. Очевидно, он силился что-то угадать. А может быть, даже и угадал, что обычное его посредничество между спорящими сторонами едва ли на этот раз будет благовременно.
— Что такое было? — гремел Пугачев, — это вы насчет тех, что ли?* Так разве мы поощряли? разве мы покрывали? А что касается до перспектив, так ведь и это в тех же видах… Нельзя без перспектив! нужно, чтоб общество имело в виду: «Вот, мол, что̀ для вас»… А там какую перспективу в ход пустить, а какую попридержать — это уж не мы! Наше дело — сообразить, изложить, представить, а потом…
— А потом уж «не мы»? — съехидничал Вожделенский.
— Там как хотите, смейтесь или не смейтесь, а я правильно говорю. Наше дело — машину завести: общество занять, пищу ему предоставить, — а решить, какая перспектива благо-временна, а какая неблаговременна — это уж не от нас зависит.
— А от кого же?
— Ну, там…
— Мы, дескать, намутим, а вы — как знаете?.. Ах, господа, господа! Нет, это не так. По-моему, надо так: служить так служить, а мутить так мутить!
— Но ведь мы и служим. Разве мы противодействуем?
— Еще бы вы* противодействовали! Не о противодействии идет речь, а о содействии,* сударь, о содействии! Об том, чтоб у всех один план, одна мысль, одна забота… вот об чем!
— Но ведь и мы… разве ваш департамент когда-нибудь примечал за нами? Напротив, мы всегда, можно сказать, всей душою… содействовали…
— Наш департамент «делом» занимается, а не фантазиями-с. Поэтому вы ни содействия, ни противодействия оказать ему не можете. И не требуется-с… Так, по крайней мере, я полагаю.
— Но мне кажется, что, занимая общество перспективами, мы тем самым уже содействуем…
— Не полагаю-с.
— Если я не ошибаюсь, то Емельян Иваныч хотел выразить… — вступился Жюстмильё.
— Я очень хорошо понимаю, что хотел выразить Емельян Иваныч, — сухо отрезал Вожделенский, — но, к сожалению, доводы его не кажутся мне убедительными…
И, откинувшись назад, он хлопнул Пугачева по коленке и сказал:
— Старая система, батюшка, старая!
Водворилось минутное молчание, тем более тягостное, что половой позамешкался с жарким. Наконец принесли птицу, и у Пугачева вновь развязался язык.
— Не понимаю! — бормотал он, — департамент Препон — сам по себе, а наш департамент — сам по себе… Сами вы всегда говорили… Департамент Преуспеяний указывает, а департамент Препон* сдерживает и умеряет… И наоборот.
— Старая система, батюшка, старая! — повторил Вожделенский.
— Заладили одно: «Старая!» В чем же новая-то ваша система состоит?
— А вот в чем: служить так служить, а либеральничать так либеральничать.
Хотя Вожделенский уже не впервые высказывался в этом смысле и в этих самых выражениях, но на этот раз вышло как-то особенно ясно. Без перспектив, а прямо к цели. Пугачев вдруг почувствовал, что ему уж не очиститься. Да и Жюстмильё, с своей стороны, страдальчески заметался.
«Наверное, Вожделенский завтра в «Грачи» не придет, — блеснуло у него в голове. — Да и вообще не видать его «Грачам», как ушей своих. Любопытно, однако ж, в какой он трактир ходить будет?»
— Стало быть, нельзя даже… А впрочем, что ж! оно к тому идет! — процедил сквозь зубы Пугачев и вздохнул.
— Да-с, к тому-с.
— Одного я не понимаю: ежели и нельзя, то все-таки почему же бы мы…
Пугачев запнулся, как бы вызывая Вожделенского на поощрение, но Вожделенский ехидно молчал. Тогда он продолжал:
— Повторяю: совсем мы не в том смысле… не в вредном… Дать обществу пищу… отклонить его от вредных увлечений… кажется, это именно та самая задача, которою достигается… Ежели департамент Препон самым делом воздействует, то мы, с своей стороны, косвенно…
