В Слепцов - Трудное время
Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, - решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, - так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого.
Я ведь не училась быть доктором, я ничего не умею. Так что же я могу сделать?
- Ну, расскажи-ка лучше, что же ты придумала, - прервал ее Щетинин.
- А вот что, - сказала она, приложив палец к щеке и как будто во что-то всматриваясь. - Я теперь все поняла. Ты тут совсем не виноват.
Щетинин немного повел бровями.
- Помнишь, тогда с мужиками ты все хлопотал, чтобы они... Как это?
- Ну, да; ну, да, - нетерпеливо сказал Щетинин.
- Чтобы у них все было общее. Как это называется?
- Да все равно. Так что же ты-то думаешь теперь?
- Погоди, не перебивай меня! Что я хотела? Да. Вот ведь ты тогда ошибся?
- Ошибся, - тихо ответил Щетинин.
- Ведь ты им добра желал?
- Да...
- Так почему же это не удалось?
- А потому, что они дураки, - резко ответил Щетинин.
Марья Николавна приостановилась.
- Своей же пользы не понимают, - прибавил Щетинин и, привстав на локте, потянул к себе подушку.
- Так за что же ты на них сердишься? - с удивлением спросила Марья Николавна.
- И не думаю. С какой стати мне на них сердиться?
- Ну, да. Ведь они в этом не виноваты, что не понимают. Они ошибаются. Ты и сам тоже ошибался. Их надо учить, тогда они поймут. Так ведь?
- Конечно, - размышляя, ответил Щетинин. - Только кто же это их будет учить? Уж не ты ли? - поднимая голову, спросил он.
- Да, я. Что ты на меня смотришь? Ну, да. Я буду их учить. Наберу детей и заведу у себя школу. Ведь это хорошо я придумала? А?
Щетинин опять опустил голову на подушку и сказал:
- Разумеется. Что ж тут. Только я не знаю...
- Что ты не знаешь? Сумею ли я справиться с этим делом?
- То-то, сумеешь ли? Ведь тут терпенье страшное...
- Не беспокойся. Насчет терпенья я... Да притом, вот и Рязанов, - Ведь он проживет здесь все лето, - он мне поможет, расскажет, как надо все делать.
-Рязанов?!. Да. - Щетинин поморщился. - Нет, уж ты лучше с этим к нему не обращайся.
- Почему же?
- Да так. Он вообще...
- Что вообще?
- Вообще... Он на это смотрит как-то странно.
Марья Николавна задумалась.
- Да разве ты с ним говорил что-нибудь об этом?
- Нет, не говорил, но мне так кажется, судя...
- Да нет; не может быть. Он не такой. Я, впрочем, сама с ним поговорю.
- Да. Ну, так, стало быть, - говорил Щетинин, приподымаясь и заглядывая Марье Николавне в лицо, - стало быть, ты не сердишься. Это главное.
- Нет: да ведь я и тогда не сердилась. Ведь это совсем не то. Ну, что же там в городе?
- Чтo, в городе такая мерзость! Перепились все, как сапожники. Только всего и было. Однако уж светает.
- В самом деле, - сказала Марья Николавна вставая. - Так я завтра же начну это. Переговорю, во-первых, с Рязановым...
- Да, да; это хорошо.
- А потом... И начну. Только вот... Погоди!
Щетинин хотел ее обнять.
- Только вот книг нужно достать.
- Достанем, всего достанем.
- Ты в город-то ездил. Ах, какая я глупая!
- А что?
- Ты там бы мог купить.
- Что ж такое? Можно послать.
- Так ты завтра же... Постой! Завтра же пошли!
- Пошлю. Как же я устал-то, господи! - говорил Щетинин, потягиваясь. Ну, теперь спать!
VII
На другой день Щетинин встал раньше всех, один напился чаю и уехал на хутор, на целый день.
Марья Николавна долго ждала Рязанова за самоваром, наконец послала за ним во флигель, - оказалось, что он чуть свет ушел куда-то и еще не возвращался. Она пошла было в сад, но потом вдруг вернулась домой. Придя в свою комнату, она открыла рабочий столик, достала оттуда начатые рукавчики, взяла иголку и принялась было шить; потом опять распорола, выдернула иголку, оторвала кончик нитки и опустила руки на работу.
Так просидела она с полчаса, отвернувшись в сторону и в раздумье перебирая пальцами свое платье; только глаза ее медленно переходили с одной вещи на другую, ни на чем не останавливаясь и ничего не выражая, кроме одной какой-то мысли, которая не давала ей покоя. Пасмурный свет из окна, проходя сквозь зеленую занавеску, бледно ложился на одну сторону ее красивого, но и без того печального лица, неясно обозначая щеку, висок с неподвижною бровью и далеко откинутую назад темную косу.
Вошла горничная.
- Что ты, Поля? - мельком взглянув на нее, спросила Марья Николавна.
- Блюзку запошить прикажете или только сметать пока вперед - иголку?
- Все равно. Сама увидишь, как лучше.
Горничная молчала.
- Ну, запошей, что ли.
- Там вон девочку привели, - улыбаясь, сказала горничная.
- Какую девочку?
- Да мать привела, крестьянскую. Больная.
Горничная фыркнула.
- Что ж ты смеешься?
- Очень уж смешно. У девочки в ухе...
Горничная опять засмеялась.
- Что ж у ней в ухе?
- Горох вырос.
- Как горох вырос?
- Да извольте сами посмотреть. Обыкновенно, ребятенки баловались, засунули ей в ухо горошину; он у ней там и вырос. Видно, извольте поглядеть, из уха росток торчит.
Оказалось, у девочки действительно из уха виднелся росток.
Марья Николавна достала шпилькою горошину и налила девочке в ухо деревянного масла. Баба вытащила из-за пазухи четыре яйца и подала их Марье Николавне.
- Зачем это? Мне не надо.
- Ну! - сказала баба, все-таки отдавая яйца.
- Нет, право, мне не надо.
- Ну! Ничаво.
Баба старалась поймать ее руку.
- Ах, какая ты! Ведь я тебе сказала, что не возьму, - говорила Марья Николавна, спрятав свои руки.
- О? Ну, мотри же! А то возьми! Что ж?.. Ничаво.
- Не возьмет. Дура! Говорят тебе, - смеясь, прибавила горничная.
- Да ведь у нас денег нету. Какие у нас деньги?
Марья Николавна улыбнулась.
- А то я пзнички 1 принесу коли.
- Ничего мне не надо.
- Ну, благодарим покорно, - кланяясь, говорила баба. - Целуй у барыни ручку, - сказала она своей девочке. - Проси ручку! Сопли-то утри! Скажи: пожалуйте, мол, сударыня, ручку! Проси скорей!
- Нет, нет; и этого не надо, - конфузясь, говорила Марья Николавна. - А ты лучше вот что послушай-ка!
- Чаво-с?
Баба самой себе утерла нос.
- Ты из какой деревни?
- Мы-то?
- Ну, да.
- А мы вот кaменски.
- Это недалеко ведь, кажется?
- Возлe. За речкой-то вот.
- Который год твоей девочке?
- Девочки-ти? Да, мотри, никак девятый годочек пошел.
Марья Николавна нагнулась к девочке и взяла ее за подбородок. Девочка пугливо вскинула глазами кверху и ухватилась за подол своей матери.
- Как тебя зовут? - спросила девочку Марья Николавна.
Девочка молчала.
- Что ж ты, дура, молчишь? - говорила ей мать. - Скажи: Фроськой, мол, сударыня. Говори скорей!
- Фроськой, - прошептала девочка, схватилась обеими руками за мать и уткнулась носом ей в живот.
- Послушай, милая, - вдруг как-то решительно заговорила Марья Николавна и улыбнулась. - Отдай ее мне, я буду ее учить.
Баба взглянула на Марью Николавну и тоже улыбнулась и, нагнувшись к девочке, сказала:
- Вон, слышишь, барыня-то что говорит? Учить, говорит. Чу, мотри не балуй! Как забалуешь, учить.
Девочка взглянула на Марью Николавну и сейчас же опять спряталась.
- Ах, нет. Ты не понимаешь, - торопливо заговорила Марья Николавна. - Я ведь это не нарочно говорю. В самом деле, давай я ее буду учить.
- Ох, уж барыня! Что только они выдумают! - смеясь, говорила горничная.
Баба смотрела на них в недоумении.
- Грамоте учить. Знаешь, читать и писать, - толковала бабе Марья Николавна.
- Это на что же так-то? - не понимая, спрашивала баба.
- Она у тебя грамотная будет; будет уметь читать и писать, сосчитать, когда что нужно, письмо написать...
Горничная фыркнула себе в руку.
- Какая ты... Странная! Что ж тут смешного? - вспыхнув, заметила Марья Николавна.
- Ох, уж и не знаю... - говорила баба, улыбаясь и посматривая на горничную.
- Чего ж тут не знать? Это очень просто, - зачастила Марья Николавна.
- Ох, нет. Ох, уж не замай же она... Нет, уж помилуйте, сударыня!
- Да отчего же?
- Нет, уж сделайте божескую милость, - низко кланяясь, говорила баба. Что с нее взять? Малый робенок.
Баба придерживала девочку, как будто у ней кто-нибудь хотел ее отнять. Девочка вдруг заревела.
- Ты, может, боишься, что ей здесь будет нехорошо?
- Нет, уж помилуйте, сударыня! Одна она у меня, девочка-то. Коли так, уж легче же я курочку вам принесу за лечение.
Марья Николавна молча постояла перед бабою, грустно улыбнулась, посмотрела на нее и сказала:
- Не надо. Ни курочки, ни девочки твоей мне не надо. Успокойся! - и ушла опять в свою комнату.
Немного погодя она вышла на крыльцо с зонтиком в руке и отправилась в людскую.
В людской сильно пахло щами и горячим ржаным хлебом, который лежал на лавке, прикрытый полотенцем. У окна сидел кучер и курил трубку; стряпуха собралась было разуваться и поставила одну ногу на скамейку; по полу, отрывисто чавкая, бродил поросенок; рядом с кучером, на лавке же, сидела двухлетняя девочка и ковыряла большою деревянною ложкою в пустом горшке, из которого всякий раз шумно вылетали мухи.
