В Слепцов - Трудное время
- Я и так скромно.
- Господа, слышали, в Саратове какой случай был?
- Какой?
- Поджигателей поймали 7. Теперь там такое дело... Оказывается, что тут замешаны разные лица...
- Эка штука! У нас мужики двоих поймали; взяли, дурачье, и отпустили.
- А что, позвольте вас спросить, - спросил Рязанова его сосед, уездный учитель, - телеграмму посылать будут 8?
- Я не знаю.
- Что он такое говорит?
- Я говорю-с насчет телеграммы.
- Какой телеграммы?
- То есть от всех сословий, вот теперь, во время обеда. Разве не будут?
- Нет; телеграммы не будет, а вот речь Петр Михайлович произнесет - на латинском языке.
- Ах, в самом деле! Петя, - кричал один посредник, - речь, брат, непременно сегодня речь!
- Уж это после обеда, - отвечал Петя.
- Нет, он на прошлой неделе, - мы с ним на охоте были, - уморил: собрал мужиков и им латинскую речь сказал.
- Ха, ха, ха!
После супа захлопали пробки и стали разносить шампанское.
- Господа, за соединение сословий! Лаков, слышишь, чучело?
- А, дуй вас горой!
- Ха, ха, ха! Однако ты, чертов сын, не ругайся!
- "Устюшкина мать собиралась умирать..." - затянул Лаков.
- Этих свиней никогда не надо пускать, - рассуждали дворяне.
- Вот посадили его за стол, а он и ноги на стол.
- "Умереть не умерла, только время провела". Что ж такое? Я за свои деньги... Ай у нас денег нет?
- Иван Павлыч, ваше здоровье, - чокались через стол помещики.
- Эх, драть-то вас на шест, - кричал между тем Лаков.
- Господа, что же это такое?
- Mais, mon cher, que voulez-vous donc? C'est un paysan 9.
- Эй, послушай, ты, мужик, - говорил Лакову один помещик. - Если ты, скотина, еще будешь неприлично себя вести, тебя сейчас выведут.
- Ты недостоин сидеть с порядочными людьми за столом.
Лаков струсил.
- Будешь смирно сидеть?
- Я смирно. Истинный бог... Подлец хочу быть, - смирно.
- Ну, так молчи же, не ругайся!
- В тринклятии провалиться - не ругался.
- Господа, за процветание клуба, - провозгласил предводитель.
- "Устюшкина мать..." - заревел Лаков. - Ай у нас денег нет? Всех вас куплю, продам и опять выкуплю.
- Нет, это из рук вон. Его нужно вывести.
- Вот они деньги, - получай! Эй! Кто у вас тут получает, - получай! Триста целковых... На всех... Жертвую, раздуй вас горой!..
- Вывести, вывести его! - кричали дворяне.
- Стой, - говорил Лаков. - За четыре бутылки назад деньги подай! Ладно. Ну, теперь выводи!
Через час после обеда дворяне ходили по комнатам, как во сне, все что-то говорили друг другу, кричали, пели и требовали всё шампанского и шампанского. В одной комнате хором пели какую-то песню, но потом образовалось два хора, и уж никто никого не слушал; только и можно было разобрать:
- Кубок янтарный...
- Чтобы солнцем не пекло...
- Полон давно...
- Чтобы сало не текло.
- Господа, это подлость!.. Ура-а - шампанского!.. Пей, пей, пей!.. Позвольте вам сказать!.. Чтобы солнцем... Поди к черту! Ура - шампанского!..
В то же время один помещик, сидя на столе, выводил тоненьким голоском: "Век юный, пре-елестный, дру-у-зья-аа, про-о-ле-етит..." 10
- Во-одки! - вдруг заорал кто-то отчаянным голосом.
В другой комнате происходило посвящение купца Стратонова. Судья, сидя на кресле, произносил какие-то слова, а хор повторял их. Два посредника держали под руки купца Стратонова и заставляли его кланяться судье. Купец кланялся в ноги и просил ручку. Судья накрывал его полою своего сюртука и произносил "аксиос" 11, "аксиос"; хор подхватывал; третий посредник махал цепью, как будто кадилом.
Щетинин с Рязановым вышли на крыльцо. Смеркалось. У ворот клуба их уже дожидался запряженный тарантас. На дворе видно было, как один помещик стоял, упершись в стену лбом, и мучительно расплачивался за обед.
Перед освещенными окнами клуба стояли мальчики и вели между собою следующий разговор:
- Ты туда не ходи! Там мировой.
- Это съезд.
- Он тебя съест.
- Кто?
- А мировой-то. Ишь ты! Ишь! Вон он какой страшный! Глядите, братцы! зубы-то, зубы!..
- Ур-а-а! - ревели в клубе дворяне и кидали в окна пустые бутылки.
По улицам бродили пьяные мужики. Ярмарка кончилась.
- Что ты такое начал рассказывать, когда я приехал, помнишь? - про какое-то социальное дело? - спросил Рязанов своего товарища, когда они выехали в поле.
- Нет, оставь это, прошу я тебя, сделай милость, оставь, - ответил Щетинин.
VI
Щетинин с Рязановым вернулись из города ночью, часу в первом; Рязанов отправился к себе во флигель, а Щетинин прошел прямо в кабинет, разделся, прочел письма, развернул газету и, облокотившись над нею, задумался.
Прошло несколько минут.
- Кушать не будете? - угрюмо спросил его лакей.
- А?
Щетинин как будто очнулся.
- Кушать не будете? - тем же тоном и так же угрюмо повторил лакей.
- Нет, не буду.
Лакей хотел было уйти.
- Постой! Что... А-а... Барыня уж легла, не знаешь? - сбиваясь и разглядывая газету, спросил Щетинин.
- Не могу знать.
- А-а... Здоровы... Здорова она?
- Не могу знать.
Щетинин нахмурился и исподлобья посмотрел на лакея: лакей, заложив одну руку за спину, а в другой держа сапоги, стоял у притолоки и исподлобья смотрел на барина.
- Что это у вас за привычка, - раздражительно начал Щетинин: - "Не могу знать", да "Никак нет"? Черт знает, точно рекруты какие-то.
Лакей переступил с ноги на ногу и продолжал молча смотреть на барина.
- Просишь, кажется, ведь, - нет!
Молчание.
- Последний раз прошу: не говори так, сделай милость!
- Слушаю-с.
Щетинин махнул рукой.
- Ступай! Ступай уж, - говорил он умоляющим голосом.
Лакей ушел...
Щетинин поправил газету, хлопнул по ней ладонью и принялся было читать; но сейчас же забарабанил пальцами по столу и загляделся на подсвечник. Тихо стало; слышно, как на дворе лошадей отпрягают... Вдруг где-то, в дальних комнатах, что-то стукнуло, и зашуршало женское платье... Щетинин вздрогнул, поднял голову и начал прислушиваться: пол заскрипел... Шелест все ближе и ближе... Вот прошла в залу... Задела платьем за стул... Повернула в столовую...
- Друг мой, прости меня, - говорила Марья Николавна, входя в кабинет.
Щетинин бросился к ней и крепко схватил ее за обе протянутые к нему руки.
- Я тебя огорчила, - прости! Я сама теперь вижу, что ты все-таки хороший, хороший человек.
Щетинин положил ей на плечи свои руки и нежно смотрел ей в глаза.
- Это совсем не нужно было, что я наговорила тебе. Я ужасно раскаивалась...
Она сказала все это нежным, но твердым голосом; в глазах были слезы.
- Ну, полно, полно, - говорил Щетинин, целуя ее в голову.
- Нет, знаешь, я после, как ты уехал, целый день и тогда ночью тоже все думала, думала... Все свои мысли передумала сначала.
- Сядем, - сказал он, обняв жену и усаживая ее на диван. - Ну, что же ты выдумала?
Он вздохнул, прислонился головою к ее плечу и закрыл глаза.
- Как же ты меня измучила-то!
- Прости!
- Ну, да что тут! Это все пустяки. Нет, я уж вообразил, что... Впрочем, рассказывай, рассказывай!
- Что ты вообразил?
- Все вздор. Ведь уж прошло, так чего же еще? А ты мне вот что скажи: что это с тобой случилось?
- Да как тебе сказать? - Не знаю. Мне кажется, что со мной ничего особенного не случилось; а так вдруг представилось мне, что все это, лечение там и что хозяйством я занимаюсь, что все это ужасные глупости.
- Да почему же? Ведь прежде это тебе не приходило в голову?
- Прежде? Видишь ли! Как бы тебе это рассказать?.. До сих пор я все еще чего-то ждала, до последней минуты ждала; я не рассуждала, я и не думала даже ничего, я просто верила, что так нужно почему-то. Ты мне сказал тогда, давно еще: "Маша, займись хозяйством, пожалуйста!" ну, я и стала заниматься; потом пришли больные мужики, ты мне сказал: "Маша, ты бы там пошла поглядела, что у них". Я и стала лечить. Ну, и ничего. Я так все и жила и жила... Я точно будто во сне была все это время. А тут вдруг эти споры начались.
- Так это, значит...
- Что?
- Нет, ничего, ничего. Так что же дальше-то?
- Сначала мне казалось, что это он так, нарочно; потом одно время, помнишь, когда он все советовал тебе судиться с мужиками? Ведь он смеялся тогда. В это время я не знаю что, я просто готова была его убить. Я только не говорила тебе, а я все об этом разговоре думала, припомнила каждое слово... А ведь это все правда.
- Что правда?
- Да он говорил. Правда ведь? Да?
- Мм...
- Нет, в самом деле, подумай; что мы такое делаем? Помещики как помещики. Меня это мучило ужасно. Ну, положим, ты вот все говоришь, что ты там пример, что ли, им хочешь показать, ну, я не знаю. Нет, а я-то что же тут?
Щетинин ничего не отвечал. Он, нахмурившись, глядел в окно и отвертывал кисть у своего халата. На дворе начинало светать.
- Вспомнила я, - помолчав немного, заговорила опять Марья Николавна, вспомнила, как мы с тобой сначала говорили там о разных жертвах, а теперь посмотрела: какие же это жертвы?
Это так, забава. Занимаюсь я этим или нет, - решительно все равно. Да и что это за занятие? Обед заказать, белье отдать выстирать, - так это и без меня само собой сделается; а там пластырь какой-нибудь дать мужику, так я еще и не знаю, что я даю. Может быть, ему даже еще хуже будет от этого.
