Виктор Лихачев - Молитесь за меня
- Дяденька, я заблудился!
- Веселая история.
- Веселая ... - опять заревел.
- Да ты уж большой, чтоб так белугой реветь.
- Я уже их час ищу. Они, наверное, меня. Что мне делать? Оказалось, что их человек десять. Туристы. Юные. Вышли из Тулы. Идут вдоль полотна. Шли три дня. Сегодня четвертый. Как обычно, пошли искать, где встать лагерем.Он приотстал сСерегой. Все делал , как надо. Слышал их голоса. Сам кричал. Зачем отстал? Земляника попалась, целая полянка. А потом кричал, а никто не откликался.
Все ясно. А парень смотрит на меня со все крепнущей надеждой в глазах. Лихорадочно соображаю, что делать.Конечный их пункт - станция Агролес. Это назад километра три. Только что я был там и никого там не видел. Впереди Сумароково, но они его уже проходили. На месте их руководителя что бы сделал я?Вернулся в Сумароково, оно недалеко. Пожалуй так.
- Слушай, - говорю притихшему мальчугану. - Тебя, кстати, как зовут?
- Вовка, Вова.
- Слушай, Вовка. Мне кажется, я знаю, что делать. Только ты мне скажи: неужели ты их час ищешь?
- Может, поменьше.
- Громадного леса здесь нет, верно?
-Верно.
- Ты и сам сообразил, не стал по рощамбегать, а вышел на железку. Сейчас пойдем на Сумароково. Оттуда опять в Арголес. И не может быть, чтобы мы ихне нашли. Только чур: больше не хлюпать. Мы идем в Сумароково.
- Вон туда мы пошли, - показал Вова на едва приметную тропинку, уходящую в кусты.
Ясно. Парень кружил на одном месте, боясь далеко от него отойти, инстинктивно чувствуя, что это последняя ниточка, связывающая его сушедшими.Вероятно, если бы парень не запаниковал, он бы их быстро нашел. А так забегал, засуетился и вот результат.
В Сумароково у колодца сидело двое ребят одного возраста с моим спутником. Тот вырвался из моей руки.
- Серега! Витька! Те увидели его, обрадовались не меньше, но чувство незаслуженно перенесенного переживаниябыстро пересилило:
- Козел! - заорали оба дуэтом. - Где ты шляешься, козел!Мы тебя знаешь сколько ищем? Наши обе стороны прочесывают. Козел, вот ты кто! Мой новый друг не оправдывался. Мне вообще показалось, что более счастливого "козла" яне встречал.
Мне нужно было идти дальше. Я оставил их выяснять отношения, искреннерадуясьтакому благополучному и быстрому исходу. Через минуту я услышал голос за спиной:
- Дяденька! Дяденька, постойте! - Вовка мчался ко мне во весь опор.- Спасибо!Произнес он отдышавшись. Затем взял мою руку и что-то вложил в нее. - Это вам. И помчался назад, к своимсердитым друзьям. У меня в руке лежалмаленький значок. На красном фоне золотой самовар. И надпись: "Тула". Спасибо тебе, Вовка. Кто ехал на юг или в Москву по этойветке, вряд ли обращал внимание на Лазарево, а тем более на подстанцию на самой окраине поселка. Меньше минуты - и состав умчится дальше. Но не всегда скорость, быстрота, торопливость- это благо.Домику подстанции стоит того, чтобы о нем рассказать.Сегодня у Владимира Ивановича и Ларисы Васильевны Аксеновых праздник - съехались все дети, внуки, прочая родня. А праздников сколько! Сегодня крестили внучку, дочь Наташа сдала последний экзамен. Я боялся стать гостем на чужом пиру.Но боялся зря.Удивительная семья. У меня сразу возникло такое чувство, что самый желанный здесь гость - я,человек, которогоони видели первый раз и которого больше вряд ли увидят. Традиционные вопросы. Присматриваюсь.Старший сын - копия мамы.Наташа - вылитый отец. Они меня ведут на подстанцию. Принимаю душ. Затем хожу по залам, полными какой-то аппаратуры. В технике я полнейший профан, понимаю, что все это и сложно и опасно. Куда ни глянь - кругом сплошное напряжение. Здесь работают супруги Аксеновы. Работа не простая, ответственная, случись что все движение на дороге станет. Многое из того, что мне показалось верхом технического совершенства -работает на честном слове, да еще на энтузиазме таких людей. Они из того поколения, чье детство пришлось на военное лихолетье. А поэтому без работы жить не могут. Вот и тянут воз, как говорит их дочь. А воз и впрямь большой. По штатному расписанию здесь должно трудиться не менее четырнадцати человек. Не менее. Работают двое. Казалось бы , справляются, так платите им не их буквально нищенскую зарплату, а что полагалось платить если не десятерым, так хотя бы шестерым. Но ведь у нас всегда так: кто тянет на себе, пусть тянет дальше. А премия за экономию зарплаты -так вон сколько народу в управлении сидит...
- До пенсии доработаю и все. Устал, - говорит мне хозяин. -Если рассказать , как работаю, как вертеться приходится, не поверите. Я верю. Да и как не поверишь, если это реалии нашей жизни. Одни работают на постоянной угрозе инфаркта, другие плотно забивают конторы и правления, находя время и для чая, и для кроссвордов. И те и другие говорят, что работать трудно нет в стране хозяина.
Возвращаемся в дом. Шумный вечер в гостеприимном доме проходит незаметно. Пора спать. Завтра всем рано вставать. Кроме двухлетней Машеньки. Она весь вечер в центре внимания и потому в конце концов раскапризничалась. Ложусь в постель и беру наугад книгу из шкафа. Роковая моя ошибка. Это книга об удалом молодце стрельце Леонида Филатова. И я забыл обо всем. Когда закрыл последнюю страницу, за окном уже начиналось новое утро. Запел петух. И я уснул, как мертвый.
30 июня. Возвращение домой.
Маленькая тропинка, уходя от гостеприимного дома Аксеновых, пряталась в желтеющей ниве, поднималась на косогор, откуда открывались неоглядные дали, перебегала асфальтовую дорогу, петляла между колхозных хозяйственных построек. Подчиняясь ее ритму и графике, я благополучно дошел до деревни Ржаво. Видимо, когда-то живописная, ныне Ржаво поражала обилием недостроенных коровников, толстым слоем пыли и огромными лужами, которые умудрились даже остаться после недели очень жаркой погоды. Я решил здесь не задерживаться, благо еще пути предстояло много, но на самой окраине меня привлек маленький зеленый оазис старые липы явно скрашивали этот пейзаж. Калитка в заборе открылась и передо мною предстал сухощавый невысокого роста мужчина, лет так под пятьдесят, с внимательными и очень серьезными глазами. А вскоре я вовсе не без опаски заходил во владения Николая Ивановича, пасечника и поэта. Пишу это без иронии, ибо поэт
- это не тот, который живет на деньги, полученные от продажи своих стихов, а кто жить не мог бы, если бы на свете не было бы стихов. Чужих и своих. А еще Николай Иванович - философ. Я вообще замечаю, что большинство встреченных мною пасечников - немного философы. То ли одиночество на фоне природы располагает к этому, то ли что еще. Мой новый знакомый явно обрадовался случайно заглянувшему в его безлюдные владения путнику. Предложил попить чайку. Я с удовольствием согласился, наизусть зная ту церемонию, которая за этим последует. Ибо и здесь российские пасечники между собой схожи. Закоптелый чайник, янтарные ломти свежего сотового меда, душистый настой зверобоя, прохладная постройка, защищающая от солнца и пчел. Как говаривал герой детской сказки: это просто праздник какой-то. И как приятен неспешный разговор за таким чаепитием, с каким удовольствием вы не спешите высказаться, а слушаете своего собеседника. Ни суеты, ни спешки. Ни доли самолюбования, хвастовства. Чувствуешь себя седым аксакалом, которого уважают, и который уважает другого, напротив сидящего человека. Мы важно говорим о том, как полезны травы, отдаем дань меду, оцениваем виды на урожай. Сетуем, что в городах люди лишены всего этого. Постепенно переходим к более философским вопросам. Говорим о Боге. Душе, бессмертии, добре, зле. И чем больше совпадают наши мысли, тем радостнее от этого нам обоим.
- Мне говорят, что души нет, - голос Николая Ивановича тих и чуть глуховат, но как говорят французы: "Голоса всегда хватит, чтобы быть услышанным". - Я раньше верил этому, как и многому другому. Но, поверьте. Сама жизнь доказывала мне обратное. Позвольте, я несколько слов о себе скажу, чтобы понятнее стало. Нас у матери десять детей было. Я восьмой, родился в сорок третьем. Понимаете, ну, в общем... Отцом моим немец был. Когда отец моих братьев и сестер с войны пришел, а ему, конечно же, все успели сказать. Он первым делом меня на руки взял, уже двухлетнего. Поверите, поцеловал и сказал: "Ты тоже мой, Колюха". Умер он, правда, через два года, и самым близким человеком для меня, кроме матери. Стал старший брат. Он и отцом мне был, и братом. И другом. Мы все разлетелись, когда выросли, кто куда, а он в деревне остался. И вот однажды ночью, часов в двенадцать, просыпаюсь почему-то. Сердце лупит, болит и как-то нехорошо, как будто кошки по груди скребут. И чудится мне, будто Иван, брат мой, зовет, прощается. Так и стоит перед глазами. Еле утра дождался. Сразу в деревню поехал. А Ваня уже мертвый. Умер, мне сказали, в полночь. Вот скажите, как я мог смерть его почувствовать, если между нами пятьсот верст расстояния? Какой материализм это все объяснит, какой рефлекс? Душа его меня звала. Прощалась душа. Он замолкает, видимо, заново прокручивая недавнюю утрату. Его искренность трогает меня, хочется отплатить ему тем же. И в моей жизни случались события, рассказ о которых я с полным правом мог закончить: душа. Говорим о снах. Удивляясь себе, рассказываю Николаю Ивановичу то, что не сказал близким людям. Как когда-то дал обет совершить пешее путешествие от могилы дедушки, маминого отца. У него было много внучек, а внук, то бишь я, - один. Он болел тогда, и, прислоняясь колючей щекой к моей, просил: "Хоть к моим ногам холодным приезжай". "Что ты, дед, мы еще с тобой дадим маху", - отвечал я бодро. Дедушка Миша умер, а я больше десяти лет даже не удосужился съездить на его могилку. И вот в прошлом году я и дал обет: пройти от тихого сельского кладбища в самой глухомани Тамбовской области до Москвы. За месяц до путешествия я разболелся в очередной раз. Замучили перебои в сердце. Я был в отчаянии. В больницу идти не хотелось знал, что положат надолго. И сниться мне ночью сон. Идем мы с дедушкой Мишей по деревенской улице, он показывает мне дома, рассказывает, кто там жил, кто чем был известен. Вдруг перед нами вырастает кирпичная стена. Он легко "переплывает" через нее. Зовет меня. Пытаюсь перелезть. Срываюсь. Сердце бешено стучит, захлебываясь от перебоев.
