Натан Щаранский - Не убоюсь зла
И вот ты уже постепенно начинаешь понимать своих палачей. Воз-никает мысль: они такие же люди, и -- как естественное ее про-должение -- может, с ними все же можно договориться. До этой, сле-дующей, я еще не дошел, но знал и чувствовал, что она где-то рядом и что я в опасности.
Следовательно, я обязан удержаться в своей системе ценностей. Мне необходимо во что бы то ни стало сохранить связь с моим миром. Я дол-жен восстановить и сохранить стену, которая была между мной и КГБ, только тогда они мне снова не будут страшны. А значит, я должен не гнать от себя воспоминания о прошлой жизни и дорогих мне людях, а, наоборот, - жить ими, жить своей жизнью, а не той, которую навязыва-ет мне КГБ.
Как-то Володя Слепак учил меня расслабляться и отдыхать -- так, чтобы силы быстро восстанавливались. Ложишься на спину и, мыс-ленно переключаясь с одной группы мышц на другую, приказываешь им расслабляться, внушаешь себе: "Я спокоен, совершенно спокоен, моя левая рука обмякла, теплеет..." -- и так далее. Демонстрируя это, Борода почти мгновенно засыпал. У меня же поначалу все пол-учалось наоборот. Если я хотел спать, то стоило мне заняться са-мовнушением, как те мышцы, которые я пытался расслабить, напря-гались, а сон проходил. Кроме того, поначалу было трудно сосредо-точиться на одном участке тела. Тогда постичь мудреную науку мне так и не удалось -- помешал арест. И только через несколько лет, в камере Чистопольской тюрьмы, я, кажется, овладел-таки этой тех-никой.
Сейчас же я использовал методику Бороды совсем для другого. У меня уже не было потребности спать целыми днями, но разговаривать с соседом по камере мне хотелось еще меньше. Поэтому я притворялся спящим и медленно, очень медленно, чтобы не упустить какую-нибудь важную деталь, начинал двигаться назад по вектору своей жизни -той, что осталась за воротами тюрьмы и к которой я сейчас пытался прорваться. Я "тормозил" мысль, смаковал дорогие мне эпизоды про-шлого каждый раз восстанавливая в памяти все новые и новые детали Я опять жил среди близких мне людей, снова рвался мечтой в Израиль, был, как и раньше, полон желания помочь тем, кто во мне нуждался.
4. ТОЧКА ОПОРЫ
Самые дорогие воспоминания были связаны с Наташей. Первой остановкой в моих путешествиях на "машине времени" всегда был один и тот же день: тринадцатое октября семьдесят третьего года -- день нашей первой встречи у Большой московской синагоги.
Прилегающий к синагоге отрезок улицы Архипова уже давно пре-вратился в постоянное место встреч московских евреев, готовившихся к отъезду в Израиль. Немало было среди них тех, кто уже подал заявле-ние в ОВИР и ждал решения своей участи; попадались и совсем свежие отказники. В этой толпе можно было встретить и ветерана войны из Минска, приехавшего установить контакт со столичными единомыш-ленниками, и грузинского еврея в громадной кепке, именуемой" аэрод-ромом", и лощеного ленинградского профессора. Всех приходивших по субботам к синагоге можно было разделить на две категории: тех, кто нуждался в помощи, и тех, чьей задачей было этим людям помогать. Последние, понятно, исчислялись единицами.
За неделю до той памятной даты, тоже в субботу, я встретил у сина-гоги двухметрового красавца с библейской бородой; на нем были потер-тые джинсы и латаная-перелатаная кожаная куртка. Мы познакоми-лись. Миша Штиглиц -- так звали гиганта -- попросил меня подклю-чить его к демонстрациям, которые мы проводили с требованием выпу-стить нас в Израиль, -- он тоже хотел в них участвовать. Сам я лишь за день до нашей встречи впервые вышел на такую демонстрацию, отде-лался штрафом и теперь, естественно, чувствовал себя ветераном, гото-вым помочь "новобранцу" присоединиться к нашей борьбе.
Мы с Мишей начали было перешептываться -- чтобы информация о дате и месте проведения очередной демонстрации не достигла ушей агентов КГБ. Но тут же выяснилось, что мы друг друга не слышим: высоченный Миша стоял на тротуаре, а я -- на мостовой. Тогда мы поменялись местами, но и это не помогло! Я пригласил Мишу к себе домой, усадил его на стул и, стоя перед ним (теперь мы были "на равных"), сообщил, где и когда будет очередная акция протеста. В итоге Миша, приняв "боевое крещение", с ходу заработал пятнадцать суток ареста.
Прошедшая со дня нашего с ним знакомства неделя многое изменила в жизни евреев: началась война Судного дня. Это были тревожные и волнующие дни: наша борьба за выезд в Израиль как бы слилась с борь-бой самого Израиля за право на существование.
...Итак, в субботу, тринадцатого октября, я стоял у синагоги на ули-це Архипова и собирал подписи желающих сдать кровь для воинов изра-ильской армии. Это была одна из наших "тихих" публичных акций, ко-торыми мы пытались продемонстрировать солидарность с родной страной в пору разгула в СССР санкционированной свыше кампании осуж-дения "сионистского агрессора".
Вдруг я увидел в толпе совсем молоденькую девушку, высокую и стройную, с красивым смуглым лицом; увидел и уже не мог отвести глаз. Она подошла ко мне и представилась. Оказалось, что это -- Ната-ша Штиглиц, мишина сестра. Наташу интересовало, что грозит аресто-ванному брату и чем родственники могут в таких случаях помочь.
С первого же взгляда она произвела на меня сильное впечатление. Со своей экзотической внешностью Наташа выглядела в советской тол-пе как иностранка. В тонкой куртке, она была похожа на бутон какого-то южного цветка, по ошибке попавшего в промозглую московскую осень, который и хотел бы раскрыться, да боится погибнуть от холода. Я сразу почувствовал ее прямо-таки болезненную стеснительность, но при этом смотрела Наташа мне прямо в глаза, и, встретив ее взгляд, я по-нял, что передо мной свободный человек.
Я ответил ей на все вопросы и попытался успокоить: такие передря-ги, как та, в которую попал Миша, являлись частью нашей повседнев-ной жизни. Я добавил, что некоторые из отказников получили разреше-ние на выезд именно после пятнадцатисуточной отсидки. Так, кстати, было и с Мишей: он уехал в Израиль в конце ноября.
-- Ты учишь иврит? -- спросил я Наташу.
-- Пыталась учить самостоятельно, -- ответила она, -- но совсем не продвигаюсь...
-- На каком ты уровне?
-- А ты? -- спросила она, уклонившись от прямого ответа.
-- Я знаю около тысячи слов.
-- И я в точности на том же уровне, -- не задумываясь сказала На-таша.
-- Присоединяйся к нашему классу, -- предложил я.
Прошло совсем немного времени, и я обнаружил, что она преувели-чивает объем своих знаний раз в двадцать; мне стало ясно, что Наташа присоединилась к нашей группе только для того, чтобы быть рядом со мной. Я, конечно, был на седьмом небе от счастья, но старался не пока-зывать этого из педагогических соображений.
Поначалу мы с ней встречались только на уроках да у синагоги. Я мог бы попытаться ускорить развитие событий, но не хотел искушать судьбу. С первого же дня знакомства я почувствовал, что наши души -- половинки одного целого, и им суждено объединиться. Наташа была для меня знаком, поданным с Небес и свидетельствовавшим о том, что я из-брал верный путь, -- потому что никогда не встретил бы я ее в своей прошлой жизни: для нее там попросту не было места.
Тринадцатого ноября семьдесят третьего года, ровно через месяц по-сле первой встречи, Наташа перевезла свои вещи в маленькую комна-тушку, которую я снимал.
Эти дни были самыми счастливыми в моей жизни. У меня оказалось сразу столько всего: любовь, друзья, цель, ради которой стоило сражаться; единственное, чего мне не хватало, -- разрешения на выезд в Израиль.
Щемящие сердце воспоминания уводили меня далеко за грань, отде-ляющую прошлое от настоящего, фантазию -- от реальности. Я вместе с Авиталью и Мишей летел из Швейцарии в Нью-Йорк, присутствовал на их встрече с Джерри Стерном -- американским евреем, с которым по-знакомился вскоре после отъезда Авитали, -- первым в длинном списке евреев свободного мира, боровшихся за то, чтобы меня выпустили в Из-раиль. Я был с ними в Вашингтоне, где Джерри устроил Авитали и Ми-ше встречи с Джавитсом, Хемфри, Драйненом и другими сенаторами и конгрессменами, посещавшими нас во время своих визитов в Москву. Я беседовал со знакомыми дипломатами и корреспондентами, которым наша деятельность была известна не понаслышке, -- мы вспоминали ос-новные события прошедших лет.
Воспоминания уносили меня в Москву, в прошлое, к моим послед-ним интервью и аресту. Но возвращаясь в камеру после таких "побегов", я больше не чувствовал себя одиноким: мои друзья были со мной. "В конце концов, что изменилось? -- говорил я себе, -- Тебя переместили на несколько километров от твоего дома, но жизнь продолжается. Твои друзья и близкие в Иерусалиме, Нью-Йорке, Лондоне и Москве продол-жают бороться вместе с тобой. Ты прожил несколько лет свободным че-ловеком, и только от тебя зависит, сумеешь ли ты сохранить свою свобо-ду здесь, в тюрьме".
Теперь я мог вернуться в свой мир в любое время -- и постоянно так поступал на протяжении всех лет заключения.
