Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник
Я первым узнал о надвигающейся катастрофе, поскольку уже давно стал для Уинстона конфидентом в его амбивалентных отношениях с Россией. Дело в том, что новый владелец оказался русским. Откуда он взялся, никто сказать не мог. Его никто не видел. Какой смысл селиться олигарху в Киле с его курортным убожеством (как на машине времени, ты попадал тут в пятидесятые годы), трудно сказать. Но, с другой стороны, какой нормальный ординарный россиянин будет надстраивать четвертый этаж среди двухэтажных коттеджей? Может быть, это был не человек из России и не олигарх, а какая-нибудь российская корпорация: ей, корпорации, совершенно все равно, где у нее недвижимость, – главное, чтобы побольше помещения и чтобы эта недвижимость никуда не двигалась, а была солидным капиталовложением. Как ближайший сосед Уинстона я был первым, кто поставил свою подпись под письмом протеста против строительства четвертого этажа у соседа. С этим письмом он обошел всю улицу. Подписались все. Но на соседа это не подействовало. Он, оказывается, заранее получил официальное разрешение от горсовета, архитектурного комитета и совета по охране окружающей среды графства Кент – придраться не к чему.
Строительные леса уже начали заслонять жасмин и куст крыжовника в правом углу (если стоять спиной к югу) сада Уинстона. Строительство четвертого этажа шло полным ходом, но неспешно, поскольку на стройке были заняты всего двое рабочих. Уинстон закупил электронику для записи всех разговоров за забором. Это главным образом был грохот и визг строительных инструментов. И на этом фоне – непрерывный диалог двоих строительных рабочих на лесах. По-русски. Уинстон приносил мне аудиозаписи этих философских дискурсов для расшифровки и перевода с русского – для будущих судебных инстанций. Я приведу здесь лишь выдержки. Вот, например:
– Я тут в паб зашел, опохмелиться. Одни мужики, и все старше шестидесяти. Ни одной бабы. Я решил: ну к пидорасам попал.
– Да нет. Тут пенсионеры сплошные. Как только на пенсию, то сразу с деньжатами переезжают в Киль.
– Вроде этого склочного соседа, как его, Уинстона Черчилля?
– Он Уинстон, но не Черчилль. Он О’Брайен. Черчилль со Сталиным вел переговоры. А этот Уинстон собирается на нашего босса в суд подавать за надстройку.
– То есть хочет, чтобы нас работы лишили, значит?
– Ну да. Британцы такие: пидорасов защищают, а мигрантов – долой!
– Эта наша надстройка, по-моему, все равно обвалится. Весь этаж.
– С чего это? Мы крепко строим.
– Не могу сказать почему, но обрушится. Почему его раньше не было?
– Чего?
– Этажа. Четвертого.
– Потому что его не было. Не достроили. Может, денег не было.
– Не. Не в деньгах дело. Дом трехэтажный. Третий этаж – уже надстройка. Вон здесь вокруг все дома в целом двухэтажные. Чего другие надстраивать не решили?
– Денег жалко.
– Здесь люди не бедные. Значит, есть в этом смысл, что не строят. А наш решил четвертый надстроить. Местные лучше знают. Тут, может быть, с почвой что-то не то. Море рядом, подмывает. Поэтому дома низкие: чтобы не обрушились. Говорят, здесь везде подземные туннели.
– Какие тут туннели? Шахты тут были.
– Начали с перестройки, а закончили надстройкой? А где базис этому неомарксизму? Обрушится.
– Ну знаешь, все в конце концов обрушивается. Возьмем, скажем, башни-близнецы в Нью-Йорке. Вавилонская башня тоже обрушилась. Строили, строили и обрушилась.
– Это где?
– Как где? В Вавилоне.
– Не слыхал. Название странное. В Прибалтике, что ли?
– В Древнем мире. На Ближнем Востоке.
– Ну знаешь, нашли где строить! На Ближнем Востоке все обрушивается.
– Ты Библию, что ли, не читал?
– Я в Бога не верю. Я верю в природу. Есть природная стихия и человек, который ей противостоит. Я в коммунизм не верил, чего я в Бога верить буду?
– Народы собрались и стали строить башню до неба. Вавилонскую башню. Но Бог ее разрушил, потому что все начали говорить на разных языках.
– В Киле сплошные англики живут. Только пару бабаев видел. Но все по-английски балакают. Определенный артикль. Неопределенный артикль. Неопределенного больше. Идешь в магазин за масляной краской, а на его месте уже парикмахерская. Или химики.
– Какие химики?
– На главной улице я насчитал семь магазинов. Химики. Chemist, chemist, chemist. Химия на каждом шагу.
– Chemist – это аптека. Тут пенсионеры, они все время лекарствами питаются.
Уинстон О’Брайен, пенсионер, с началом соседской стройки стал принимать антидепрессанты. Уинстон не мог пережить того факта, что коммунизм обрушился. Как Вавилонская башня. Или как шахтерский забой. Уинстон О’Брайен был полон внутренних противоречий. Советская власть с детства была для него неким парадизом – райской картинкой в виде карты Советского Союза на стене над его детской кроваткой. Всю его сознательную жизнь Советский Союз оставался землей обетованной для всех тружеников мира, и в первую очередь для его отца. Потому что отец Уинстона О’Брайена входил в комитет легендарного профсоюза кентских шахтеров и был убежденным коммунистом. Он был одним из тех, кто пробил под землей легендарный туннель в скалах Дувра, чтобы перед началом Второй мировой обеспечить доставку кентского угля в британский порт. Отсюда шли корабли Арктического конвоя в Мурманск с грузом помощи Советскому Союзу, союзнику в войне против общего врага – нацизма.
Даже сейчас, с его стажем службы в Форин-офис, Уинстон рассуждал о коммунистических идеалах отца-шахтера чуть ли не с просветленной улыбкой. После второго виски Уинстон доставал из ящика письменного стола сувениры, которые отец привез из России. Он попал в Москву с лидером профсоюза шахтеров Артуром Скаргилом. Британским шахтерам пообещали братскую помощь в их борьбе с акулой капитализма Железной леди во время Великой стачки шахтеров
