Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
Ни Майкл Джексон, ни его загадочная голограмма, продолжающая гастролировать по миру после смерти певца, – эти тени все никак не являлись в рассказах Зои (хотя и были обещаны сказительницей). Кай Неприкаянный проходил через стадии неудачного студента, офицера колониальной армии, узника, помощника сельского инспектора полиции, конунга, светского бездельника, специалиста по моде на локальном телевидении… и прочее, пока он не утратил не только корону, но и собственное имя, – он сделался безымянным персонажем по прозвищу Невероятный Денди.
Но постепенно за худощавой спиной этого странного молодого человека все чаще мелькал иной персонаж – господин с чудовищным лицом, весьма высокорослый, но обладающий столь отвратительной и крупной головой, что в пропорциях он напоминал карлика. Постепенно облик неприятного господина проступал в деталях: беззубо-блестящий акулий рот, грандиозный лоб белее соли, горестные крошечные глазки, цедящие свой отравленный болью взгляд из-под массивных гипсовых надбровий-надгробий псевдостарца…
От острого внимания Рэйчел не ускользнуло сходство между элегантным чудовищем, которым фантазия Зои вдруг разродилась на радость девушкам в цвету, и тем уродливым американцем, дарителем яда, что был описан Сэгамом в его немногословном устном рассказе о случайной встрече в Сохо. Но Рэйчел больше не играла в следователя – она потеряла какой-либо интерес к гибели братьев Чепмен.
В тот миг, когда Сэгам небрежно признался ей на Острове Любви, что это он отравил художников-близнецов, Рэйчел ощутила скучный холодок в своем сердце: ее расследование, от которого она ожидала столько захватывающих сюрпризов, вдруг закончилось быстро и плоско – она оказалась подругой психопата. Впрочем, Рэйч уже давно осознала данный прискорбный факт, и все же она придерживалась Сэгама – так Англия верна Америке, словно бы хрупкая и престарелая дама влюблена в брутального племянника.
Старая дама Британия крепко держится за родственную руку своей бывшей колонии, хотя эта рука груба, корыстна и обрызгана кровью.
До сих пор в Лондоне многие с умилением взирают на лопоухого и синегубого мулата, воспринимая его чуть ли не как свежую изюминку-изабеллу, объявившуюся в черством белом кексе, что украшен вашингтонским фонтаном и псевдоантичными колоннами. К сожалению, мулат – всего лишь марионетка, управляемая скверными, бледными и невменяемыми силами. Решившись сокрушать непокорные царства, эти скверные и хищные силы додумались, что такое дело не сделается в белых рукавицах, – для этого наняли чернокожую боксерскую перчатку под названием «мистер президент», а эта перчатка еще и смотрит на мир честными, озабоченными, благонамеренными очами. Долго ли, Британия, ты будешь прислуживать белокожим безумцам, которые превращают черных в перчатки? Долго ли еще, Европа, ты станешь терпеть на своих плечах требовательную жопу американского капитала?
А может, и долго. Впрочем, антиамериканские настроения вспыхнули в сердце Рэйчел не в силу политических причин, сердце девы под контролем любви, а любовное разочарование способно порождать острые политические суждения. Испытала ли она разочарование в отношении Сэгама? И да и нет. Рассматривая затейливое изображение монастыря ангелов, отпечатанное на красном платке, она уделила этому изображению столь пристальное внимание, чтобы скрыть от себя свое раздражение, – она даже не знала, что именно взбесило ее – то ли тот глупый факт, что это именно Сэгам отравил Чепменов (почему-то этот вариант разгадки преступления казался ей самым скучным), то ли ее отчасти покоробил энтузиазм, проявленный Сэгамом во время спонтанной островной оргии.
На яхте Сэгам вел себя гораздо сдержаннее. Сам Морис объяснил этот энтузиазм вполне беспечно:
– Я уже давно перетрахал всех своих знакомых. Сплетаться в искренних объятиях с кучей неизвестных личностей гораздо занятнее.
Но Рэйчел знала, что это ложь, и что причина сдержанности Сэгама во время морского странствия состояла в том, что на яхте ему нездоровилось. Сэгам постоянно утверждал, что круиз доставляет ему наслаждение, но когда острова исчезали на горизонте и яхта скользила одна в открытом море, сияющем или темном, тогда Сэгам замыкался в себе, его губы бледнели, он часто смотрел на часы или подолгу созерцал собственное запястье, время от времени выдергивая из него волоски своими крепкими белыми зубами. Припадки его участились, теперь они случались не только на рассветах и длились дольше, чем раньше. Рэйчел осознала, что имеет дело с абсолютно больной особью.
Да, психическая болезнь Сэгама обострилась, зато вдруг появился некто, претендующий на роль врача или хотя бы специалиста в таких делах.
Из беспечных яхтинских разговоров Рэйчел узнала, что Шандор Клаус, известный всем и каждому в качестве процветающего порнорежиссера и продюсера, а также в качестве совладельца могучей шведско-венгерской компании, снабжающей порнозрелищами половину мира, в прошлом был врачом-психоневрологом, и даже весьма уважаемым в Будапеште, а этот прекрасный город, как и прочие дунайские города, традиционно славится высоким уровнем распространения психических заболеваний, равно как и повышенной склонностью своих обитателей к суициду. Шандор успешно практиковал и в качестве психиатра, а также внес свой вклад в дело развития венгерского психоанализа, читая лекции по клинике обсессий в институте Ференци.
Совершенно неожиданно для уважающих его коллег Шандор оставил медицину и погрузился с головой в мир порнобизнеса, что сделало его окончательно счастливым и богатым, хотя он и до того вроде был богат и счастлив.
Бывшие коллеги по медицине, именитые неврологи, психиатры и психоаналитики считали это баловством, капризом или проявлением жадности к деньгам, но Шандор утверждал, что его профессиональные занятия порнобизнесом суть не только коммерция (хотя к деньгам Шандор относился с колоссальным уважением), но и логическое развитие его терапевтической миссии: дескать, он осознал весь необозримый терапевтический потенциал порнографии и, трудясь на этой ниве, продолжает ощущать на своем часто обнаженном теле невидимый белый халат.
Тело ему досталось смуглое, поджарое, с намеком на атлетизм, а увенчивала это тело кучерявая голова, чем-то напоминающая пальму на ветру. Лицо его даже под
