Представление о двадцатом веке - Питер Хёг
Двойняшек не крестили, потому что Мария этому воспротивилась, им дали имена Маделен и Мадс. Амалия, которая предложила имя Маделен, хотела назвать мальчика Фредерик, Макс или Фердинанд, но Мария обнажила клыки и сказала «ни за что», одного странного имени уже достаточно, у мальчика должно быть настоящее датское имя Мадс, и таким образом было заключено соглашение, соответствующее внешности детей, своего рода генетический компромисс: Мадс был светлым, а Маделен — не просто темненькой, она была черной как смоль, и Мария понимала, что она как две капли воды похожа на Принцессу.
Я точно не знаю, когда они пошли в школу, я ведь говорил, что сейчас, по мере приближения к нашему времени, история пытается выскользнуть у меня из рук, но понятно, что это было в первой половине шестидесятых, и в то время семья снова жила у Озер, так что детей определили в находившуюся поблизости школу Бордингов, которая находится там и по сей день, возвышаясь над всеми окрестными домами и отбрасывая тень на жизни нынешних и прежних учеников.
Это была так называемая «свободная школа», то есть учителя ее были свободны от тех сковывающих пут, которые в обычной школе ограничивали бы право раздавать маленьким детям подзатыльники, а потому двойняшкам, которых до этого никто и пальцем не тронул, пришлось расти среди звонких затрещин и в обстановке современного датского грундтвигианства, в основе которого лежит идея, что у учеников не должно быть никаких учебников, чтобы учителя как можно более свободно излагали им свои собственные представления о всемирной истории, сотворении человека, биологии и скандинавской мифологии, и все это представлялось в качестве оправдания особой формы подачи знаний, существующей в школе со времен Грундтвига.
Несмотря на эти правила и на то удовольствие, которое учителя получали от оплеух, для Мадса школьные годы прошли почти без репрессий. Он оказался каким-то канатоходцем, который умудрялся балансировать на очень узкой грани между тем, что запрещено, с одной стороны, и тем, что также запрещено, с другой стороны, и в этом умении балансировать он напоминает своего отца. Он обладал воспитанностью Карстена, его умом и усердием, и хотя я не могу утверждать, что он подобно отцу никогда не опаздывал, но во всяком случае могу с уверенностью сказать, что все девять лет, проведенных в школе, он почти всегда, за редким исключением, приходил вовремя, в том числе и на утреннее песнопение тоже, где он пел высоко и чисто, ясным детским голосом, не сводя больших сияющих глаз с великого апологета «свободных школ», педагога и ректора Фреде Бординга. Мадсу нечего было бояться, ведь он всегда был послушным и оправдывал всеобщие ожидания. Он быстро научился читать и очень выразительно читал вслух. У него был прекрасный почерк, доброжелательный характер, он играл с другими детьми, никогда не склоняя их к недозволенным затеям и не переходя черту, которая была проведена красной краской во дворе, неподалеку от входа, и которая означала: «вот досюда и не дальше». О нем хорошо говорили на родительских собраниях, и дважды, посреди учебного года, его переводили на класс старше, который больше соответствовал его способностям усваивать знания и вообще взрослости. В качестве награды за очаровательные рисунки ему дарили пакетики с фруктами, за хорошее пение гладили по коротко стриженному затылку, и от отца он отличается лишь тем, что у него светлые, а не темные волосы, и тем, что в нем решительно нет никакой робости.
Маделен, наоборот, с самого первого школьного дня демонстрировала какое-то упрямство, которое учителя неверно истолковывали, принимая его за недостаток умственных способностей. И когда Мадса переводили на класс старше, ее переводили на класс младше. С первого дня в школе и до последнего ее сопротивление вызывало у учителей постоянное желание топить ее, не давая возможности поднять голову над водой. Неохотно, с трудом, она научилась читать и писать, а когда звенел звонок с урока, ее с трудом удавалось заставить выйти во двор, и то лишь для того, чтобы она затеяла драку, или заперлась с четырьмя другими девочками в туалете, или, несмотря на все запреты, сбежала из школы, и вообще — в те годы у Маделен было какое-то упорное ослиное неприятие старших.
Сначала учителя, которые обычно готовы были раздавать оплеухи налево и направо, и даже ректор Бординг, опасались наказывать ее — все-таки девочка, к тому же сестра Мадса, к тому же ее отец — солидный и известный человек. Но все это спасало ее лишь до того дня, когда она во время своих поисков тех границ, которые еще можно пересечь, обнаружила подземные ходы в подвале под школой и тут же разожгла костер — чтобы рассеять тьму, ну и потому что дети и другие притесняемые существа всегда мечтали о том, как бы украсть огонь у богов. Теплоизоляция на трубах отопления загорелась, Маделен пришлось спасаться от угарного газа, и когда она выбралась наружу, ее встретили пожарные, ректор и увесистые подзатыльники, которые, по убеждению ректора, еще никому не повредили.
После этого ни у кого не осталось иллюзий. Учителя больше не сомневались, что она представляет собой исключение из золотого датского постулата, гласящего, что все маленькие девочки с длинными локонами, и при этом происходящие из хорошей семьи, должны быть непременно послушными. И тут учителя вошли во вкус и стали при любой возможности изводить Маделен: вызывать ее к доске и устраивать унизительные допросы, к которым, как они отлично знали, она не готова, награждать ее затрещинами и отправлять на место, а потом сразу же снова звать к доске и выдавать еще несколько подзатыльников — ведь профилактика лучше, чем лечение.
Зимой по утрам ректор Бординг поджидал во дворе опоздавших, и тут они с Маделен не раз встречались в свете прожектора, на фоне бело-голубого снега. Маделен семенила мелкими шажками, потеряв по пути рукавичку, забыв школьную сумку в автобусе, опоздав на пятнадцать минут, и все равно — на нее никак не действовали ни все эти обстоятельства, ни ректор, ни атмосфера Чекпойнт Чарли[65], витавшая в пустом дворе. Она была такой, какой была, — маленькой цыганкой на заснеженном школьном дворе, и когда ее награждали подзатыльниками, оставляли в наказание после уроков или читали нравоучения, в ней не было ни раскаяния, ни недовольства, всем своим видом она как будто хотела сказать: «давайте уже поскорее все это закончим».
Может возникнуть
