Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник
Началось с географических блужданий. Выяснилось, что Софи жила не рядом с модной легендарной Брик-Лейн, а в каком-то районе Дальстон («дальный стан» – или «стон» – как тут же окрестил это место в уме Саша), куда можно было добраться лишь с пересадкой на двух автобусах. И Саша, естественно, проехал остановку. Софи сказала ему, что надо пройти мимо рынка, где Саша ожидал увидеть пестроту и спонтанность жизни этого экзотического квартала. Но было уже после шести, и вместо карнавала языков и лиц он оказался в лабиринте без окон и дверей, где фасады были забаррикадированы щитами рифленого железа – этого железного занавеса эпохи классовой войны между имущими и неимущими. После базарного дня мусор, подхваченный ветром, летел во всех направлениях, швыряя в лицо обрывками газет, огрызками и окурками. Саша уклонялся от обстрела, прижимаясь к стенам домов, как будто наглухо заколоченных и необитаемых: он не увидел ни единого освещенного окна или витрины, кроме прачечной-автомата на углу. В отсветах редких фонарей мелькали прохожие таких же колеров, что и их тени: население тут было не столько артистически богемное, сколько иммигрантское – к старожилам туркам и курдам присоединились в последние годы сомалийцы, не считая коренного населения бангладешцев. Весь район действительно выглядел как замусоренная кровать Трэйси Эмин. Ее самой видно не было. И Гильберта с Джорджем тоже. Такое было ощущение, что он оказался в животе у акулы Демьяна Херста.
Несмотря на невразумительность инструкций Софи по мобильнику, Саша вышел наконец в поисках указанного адреса к собесовской бетонной башне – близнецу крупноблочных высоток у него на Преображенке. Вход в дом не был освещен, но напротив было какое-то питейное заведение с рекламой из розовых и зеленых неоновых трубок. В отсветах этого неонового шика Саша нашел панель с номерами квартир, но все его усилия по нажатию кнопок были безрезультатны, пока он не заметил, что панель с кнопками вырвана из стены вместе с паутиной электропроводки. Домофон, впрочем, существовал лишь символически: дверь в подъезд не запиралась – замок был сломан. Он поднялся на седьмой этаж, натыкаясь в темноте на заплеванные стены (он не мог найти на ощупь кнопку – впрочем, лампочка, скорей всего, тоже была разбита), и постучал в нужную дверь.
Дверь открыл молодой человек странной наружности – в шортах-бермудах, то есть цветастых, ниже колена, и при этом в распахнутом халате с голой волосатой грудью. Он был явно нетрезв. «Got a fag?» – спросил он Сашу, почесывая небритый подбородок. Саша не понял. (Ему послышалось fuck – со словом fag он был незнаком.) Джентльмен затянулся невидимой сигаретой, скрестив два пальца перед носом у Саши. Саша не курил и сообщил об этом. «Shit», – сказал молодой человек и направился в другую комнату – оттуда резануло психоделической музыкой и не менее дикими пьяными воплями. На мерцающем экране телевизора в общей комнате мелькала реклама овсянки. В этом момент из еще одной двери и вышла его интернетная пассия.
Саша попытался описать ее мне довольно подробно, но тут достаточно упомянуть вязаную шапочку с тесемками и военизированные штаны с кармашками ниже колен, чтобы догадаться о ее вегетарианстве, пацифизме и крестовом походе против глобального потепления. Ее комната без окна была похожа по размерам на стенной шкаф. Там, где полагалось быть окну, на стене красовался фотомонтаж: из трех фабричных труб исходили облака дыма в виде джунглей реки Амазонки, тающих айсбергов и японских китов. Полкомнаты занимал ее велосипед. Он стоял перед постелью – как джинн, охраняющий невидимую спящую красавицу. Впрочем, велосипед служил еще и бельевой веревкой: на раме было развешано для просушки ее нижнее белье. Софи спросила, не хочет ли он что-нибудь выпить. Она предложила ему на выбор ромашковый чай или воду из-под крана с лимоном.
«Может, выйдем куда-нибудь в кафе?» – предложил Саша. Софи подумала и сказала, что да, рядом на углу есть очень симпатичное «органическое» кафе. Она почему-то взяла с собой велосипед, причем велосипед этот двигался между ними, как передвижной полицейский барьер. Пару раз Саша поскользнулся на какой-то гнилой шкурке – его туфли на высоких каблуках были столь же неуместны тут, как и на обледенелых московских тротуарах. Вход в кафе был забаррикадирован строем переполненных помойных баков, откуда, как будто в поисках политического убежища, тянулся по всему тротуару мусор. На кафе висела табличка «закрыто». Софи сказала, что Саша должен обязательно посетить это кафе, когда оно будет открыто, потому что здесь все совершенно натуральное, без химических примесей, и тут лучшая в городе вегетарианская самоза. Саша не понял, что такое самоза, но почувствовал, что страшно голоден. За углом сияла, как маяк, одинокая витрина турецкой кебабной. Саша с облегчением почувствовал себя в знакомой атмосфере восточной забегаловки. Официант, не здороваясь, разложил перед ним приборы и меню.
«У вас есть вегетарианский шашлык?» – вежливо спросила его Софи. Официант-турок со сталинскими усами долго и молчаливо таращил на нее глаза. Потом убрал приборы и повернулся к ним спиной. Они снова оказались на улице. Саша попробовал взять Софи за руку, но их разделяла велосипедная рама. Софи объяснила, что у нее уже три раза воровали велосипед и поэтому она теперь с велосипедом не расстается. «Интересно, что она делает с ним в кровати?» – подумал Саша и решил купить бутылку виски в магазине с фасадом из рифленого железа и тюремной решеткой: деньги надо было передавать сквозь стальную форточку-задвижку.
Обратно к себе в шкаф Софи не приглашала. Она пошла его провожать на автобусную остановку. В ожидании автобуса они присели на мокрую лавочку под фонарем. Саша стал прихлебывать виски прямо из бутылки и молчал, глядя на театральную афишу у входа в помещение напротив, напоминающее гараж. Софи объяснила, что это местный районный театр, где прогрессивный турецкий режиссер ставит пьесы белорусских драматургов-диссидентов. Упоминание этого театра и стало причиной окончательного скандала между ними. Саша стал рассуждать про пьесу «Копенгаген». Перевод этой драмы про визит Гейзенберга
