Нет причины для тревоги - Зиновий Зиник
«Ahoy there!» – услышал я ритуальное приветствие морских волков, капитанов, обветренных, как скалы. Он махал мне своей капитанкой с бейсбольным козырьком. Монти было, насколько мне известно, далеко за пятьдесят, однако его пружинистое коренастое тело перемахнуло через барьер, отделявший прибрежную гальку от шоссе, с подростковой ловкостью.
«Ну как улов сегодня?» – спросил я лицемерно. Он скептически отмахнулся. Полез в глубины своей желтой штормовки рыболова и выудил оттуда объект, напоминающий металлическую пуговицу от джинсов. Он сказал, что от нечего делать бродит по берегу вокруг удочек в ожидании клева и каждый раз отыскивает разные курьезы. Ему все время попадаются монеты. Это была древнеримская монета. (Теперь я разгадал загадку его мистического кружения по пляжу и танцев вприсядку: он выискивал древности среди дуврской гальки.)
В его нумизматических поисках была та же бесцельность, что и в его сидении за удочками на безрыбье. Точнее, сам процесс поисков был самоцелью, чуть ли не врожденным инстинктом, как у терьера, который начинает разрывать землю, пытаясь добраться до несуществующей норы, как только заслышит запах зверька. Он собирал монеты с бескорыстным энтузиазмом человека, пытающего доискаться до истины. Только неясно, какую истину он пытался раскопать. Монеты попадались почему-то все время древнеримские, император за императором, и Монти не уставал удивляться: «Что тут, на Альбионе, делали римляне со своими легионами?»
Монти – один из тех англичан, кто, при всей своей любви к родным местам, никогда не понимал, что в его английской окраине может привлечь иностранца. В отличие от строителей империи предыдущих поколений он не считал ни эту точку земного шара, ни самого себя, упаси боже, пупом земли. В прошлые века он был бы послушным солдатом-наемником британской короны, коммивояжером или простым фермером где-нибудь в африканских колониях. Но империи больше не было. Прошлое стало археологической находкой, музейным экспонатом. Недоумение в связи с любопытством иностранцев к его стране было не чем иным, как его скептицизмом в отношении себя самого: ему казалось, что никому на свете нет до него дела. В молодости он работал в школе учителем географии, но после загадочного скандала из системы преподавания ушел, увлекся буддизмом, пытался открыть пекарню, прогорел, жил в коммуне с хиппи, подрабатывал на стройке, потом долгие годы был продавцом в местном книжном магазине. При всей его брутальной армейской внешности – с крупными чертами лица, сильным подбородком, ежиком волос с легкой сединой, – его подростковую озабоченность самим собой и неуверенность в себе насквозь выдавали глаза: как будто воспламененные изнутри так, что, казалось, ресницы и брови опалены этим внутренним тлением. Эти глаза не верили, что в них кто-то может заглянуть сочувствующе, и поэтому светились, как маяк, постоянным ожиданием этого встречного взгляда.
«Эпоха Юлиана», – информировал меня Монти с гордостью кладоискателя и музейного архивиста. Мы оба щурились от солнца, разглядывая затертый профиль императора, известного своим прозвищем Отступник. Как всякий коллекционер-любитель, Монти подробно изучал все, что не имеет никакого отношения к его ежедневной жизни. Он всегда сверял свои находки со справочниками и тут же на месте проинформировал меня, что язычник Юлиан отменил в Риме христианство и реабилитировал олимпийских богов. Я понял, к чему Монти клонит.
От Питера я наслушался об истории религиозной полемики между Монти и покойным Джоном. Джон, в отличие от Монти, был воинствующим атеистом. Если ты атеист и не веришь в загробную жизнь, какая тебе разница, где будет захоронен твой прах и что вообще будет с твоим телом после смерти? Этот вопрос давно мучил Монти. Мучил в первую очередь с практической точки зрения. На кладбище при церкви Святого Георгия на главной улице Киля есть могила всего семейства и родственников Джона Дана. Очень удобно. Умер за углом, тут же похоронили, помянули и выпили в соседнем пабе. Но Джону вздумалось быть кремированным. Это был его последний антиклерикальный жест, что довольно странно, поскольку с религиозной точки зрения тело может воскреснуть даже из праха – по крупинкам, из молекул, так сказать. А значит, он хотел преподать урок атеизма не церкви, а лично Монти. И этот урок чуть не довел Монти до банкротства и инфаркта.
Дело в том, что в прибрежном городке Киль крематория нет. Нет крематория и в ближайшем Дувре. Крематорий есть только за тридевять земель в Кентербери, где заседает англиканский архиепископ. И вот в этот оплот клерикализма и пришлось тащиться Монти с гробом своего любимого воинствующего атеиста. А знаете, сколько стоит катафалк от Киля до Кентербери? Эта кентерберийская история с кремацией влетела Монти в копеечку. И еще неизвестно, чем закончится: урну надо где-то захоронить, чтобы не маячила перед глазами на каминной полке. Во время кремации было исполнено посмертное желание Джона-атеиста: гроб отправился в крематорную печь не под траурный марш Шопена, а под песню Элвиса Пресли «Return to Sender: Address Unknown». Адрес Бога действительно никому не известен, даже верующим.
«Говорят, в России возрождается христианство?» – спросил меня Монти с надеждой, как спрашивают адрес в справочном бюро. Я насторожился и стал прощаться: надо было всеми силами избежать разговора о покойном Джоне и его атеизме. Я пробормотал насчет своего агностицизма и неосведомленности в делах Русской православной церкви. «Я слышал, к вам прибывает кузен из России?» – не отставал он.
Откуда он об этом слышал? Я вроде бы об этом никому не сообшал – кроме Питера, конечно. Слухи распространяются с такой же скоростью в нашей местности, с какой древние
