Николай Никитин - Это было в Коканде
Юсуп с удивлением слушал его книжную, литературную речь. Она была пронизана личной обидой, и это оттолкнуло Юсупа. Гасанов, ничего не замечая, продолжал рассказывать о себе:
- После того крушения я перепробовал ряд профессий и в конце концов остановился на журналистике. Семь лет я работаю разъездным корреспондентом! Каково! - восклицал он. - Семь лет я разоблачаю мелких негодяев. Надоело. Я маленький человек! У маленьких людей, как правило, большое терпение! Но у маленьких людей бывают и большие желания.
Юсуп, собственно, не понимал: чего хочет Гасанов? Кого он обвиняет Хамдама или Карима? Заинтересован ли он в том, чтобы помочь следствию, или это просто месть Кариму? "А не фантазия ли это?.. Этот звонок Карима? Может быть, этот странный человек просто наплел чего-нибудь, нафантазировал, питался базарными слухами, и поэтому дело прекратили... думал Юсуп. - Это, конечно, задело его, он оскорбился, сочинил целую историю".
Юсупу не хотелось обижать Гасанова, и поэтому он сказал:
- Все очень интересно!.. Очень! Все это относится к прошлому... Но это материал, несомненно! Может быть, это будет полезно для следствия.
- Да, да... да, - бормотал Гасанов, внимательно слушая Юсупа.
- Не знаю... Я лично не так думаю о деле в Беш-Арыке... - сказал Юсуп. - Но... Черт знает, может быть, тогда действительно Хамдам стрелял в Абита...
- И в вас! В вас! - воскликнул Гасанов.
- Ну, и в меня... Возможно! - согласился Юсуп с улыбкой.
- Не сам! Очевидно, подручные стреляли! - опять крикнул Гасанов.
- Ну да. Возможно. Может быть, это нужно следствию... Знаете, в следствии часто мелочь годится, неожиданно заиграет! Не для этого, так для другого.
- Именно! Именно! - снова воскликнул Гасанов. - Именно, неожиданно заиграет...
- Я советую вам написать в ГПУ. Черт его знает, вдруг это действительно окажется нужным. Нельзя молчать.
- Правильно, правильно... - с удовлетворением проговорил Гасанов.
Он задумался, обтер горстью небритый, заросший седой щетиной подбородок, потом блеснул глазами и, точно недоумевая, спросил Юсупа:
- Ну, а как же быть с Каримом? Ведь я же должен буду написать про этот звонок? Иначе чем я объясню прекращение дела?
- Ну, конечно, напишите. А что тут скрывать?
- А это ничего?
- Вы что - боитесь? - улыбаясь, проговорил Юсуп. - Ну, так знаете что... Хотите, я вам скажу? Хамдам был арестован по инициативе Карима... Да, да! - сказал он, заметив удивленный взгляд Гасанова. - По личной инициативе Карима... Карим при мне звонил и настаивал на его аресте! Тоже звонок. Видите? Звонки бывают разные.
- Значит, вы думаете, что тогда, в двадцать четвертом году, была действительно такая обстановка, что нельзя было трогать Хамдама? - спросил Гасанов.
- Ну, я не знаю, что было тогда, - сказал Юсуп. - Но я не вижу надобности скрывать все это от следствия теперь.
- Да, да... Пожалуй, пожалуй... - опять пробормотал Гасанов, думая о чем-то своем, потом протянул руку Юсупу и поблагодарил его.
- Вы правы! Я так и сделаю... Прямо в Ташкент напишу! - заявил он. Хорошо, что вы зашли, а то я сомневался. У меня тут приятель в дивизионе... У Лихолетова служит. Он мне сообщил, что вы гостите у товарища Лихолетова. К сожалению, поздно сообщил... - Гасанов вздохнул, поглядел на книжные полки и усмехнулся. - Да, вот так и живу!..
На старой башне у реки
Дух рыцаря стоит...
продекламировал он. - Дух рыцаря... - повторил Гасанов и поднял палец, как будто о чем-то спрашивая Юсупа или подсказывая ему что-то. Все это было так туманно, что Юсуп ничего не понял, он только улыбнулся и крепко пожал ему руку.
На этом они и расстались. "Странный человек..." - еще раз подумал Юсуп. Размашистые жесты Гасанова, его болтливость, искусственная экзальтация поразили Юсупа. Он никогда не общался с такими людьми. Словом, оба они как будто разочаровались друг в друге.
Гасанов тоже не понял Юсупа. Его сдержанность, его незаинтересованность старым делом он воспринял как сухость. А это претило натуре Гасанова. "Скован! По ниточке ходит!" - презрительно подумал он об Юсупе. Когда Юсуп ушел, Гасанов расстроился... Он ожидал не такой встречи. Но если бы его спросили: "А какой ты хотел?.." - он бы не мог ответить.
Гасанов дотянулся до столика, стоявшего возле кровати, и вынул из ящика рукопись. Гасанов писал роман, начатый им еще три года тому назад. Это тоже была проба. Перед началом работы он имел обыкновение прочитывать написанное накануне. Последняя фраза всегда служила ему трамплином для дальнейшего. На этот раз это была характеристика основного героя романа.
"Он был человеком честолюбивым, придавившим свое честолюбие, человеком талантливым и не сумевшим нигде применить свой талант, человеком больших способностей и разменявшим себя на мелочи, человеком, мало наслаждавшимся жизнью и в то же время не потушившим в себе веры в жизнь, не примирившимся с ее изнанкою, не отказавшимся от радостей и от негодования. Но можно было назвать его иначе, то есть человеком неуживчивым, слабовольным, с плохим характером трусливым и мнительным, короче - самым обыкновенным человеком..."
Гасанов прочитал весь этот абзац, зачеркнул его, потом подумал и маленькими черточками восстановил зачеркнутое и написал сбоку на полях рукописи: "Оставить..."
46
Карим был в английском пальто "тренчкот", с пристегнутой к левой стороне специальной зимней подкладкой. На голове у него была заграничная шляпа пушистого темно-серого ворса. Пойдя мимо вытянувшейся охраны, он вышел из здания Совнаркома и сел в свою машину, чтобы ехать на спектакль театра национальной музыки. Карим не любил этого театра, но посещение его считал своей государственной обязанностью. Театр этот, возникнув из самодеятельного ансамбля певцов, музыкантов и танцоров, существовал уже восемь лет. Вначале его работа ограничивалась собиранием фольклора и показом его без всякой переработки; год от году театр развивался и теперь начал ставить пьесы, где тесно переплетались два жанра - музыкальный и драматический. Сейчас театр готовился к большим переменам. Он стремился ввести европейскую гармонизацию узбекских мелодий, ставил певцам голоса и вводил симфонический оркестр. Карим под всякими предлогами тормозил эту реформу. Карима пугало неудобное для его целей влияние русского искусства.
Жарковский поджидал начальство на тротуаре около машины. Он должен был сопровождать Карима в театр и всегда делал это с удовольствием, считая, что даже просто пребывание вместе с Каримом поддерживает его престиж, повышает во мнении людей.
Карим, не торопясь и не глядя ни на кого, спускался по ступеням подъезда. По пятам за ним следовал секретарь Вахидов. Не успел Карим очутиться возле машины, как секретарь, ловким движением обойдя его с правого боку, раскрыл перед ним дверцу... Карим и следом за ним Жарковский сели в машину. Дверка машины захлопнулась, секретарь вскочил в первое отделение машины, к шоферу, шофер сразу дал газ, и автомобиль плавно покатился по прямой асфальтовой аллее, засаженной деревьями. Жарковский включил электричество, яркий свет вспыхнул на потолке кабинки.
Карим, опустив веки, полулежал на мягком диване, упираясь вытянутыми ногами в стальные упоры у передней стенки кабины.
- Читали сводку? В Афганистане убит Надир-шах, и на трон, очевидно, старейшины посадили все-таки его сына Загира... - сказал Жарковский. Что-то будет дальше?
- Да... - пробормотал Карим, но разговора не поддержал...
Говорить ему не хотелось. Он сегодня получил письмо Хамдама и думал о Хамдаме целый день: и на заседании, и за обедом, и даже в ванне. Это письмо как-то непонятно сплеталось с другим случаем, совсем иного порядка... Он вспомнил, что недавно в Москве на одном из заседаний ему пришлось невероятно изворачиваться... Все окончилось благополучно лишь потому, что его выручил Пишо... Он сжал кулаки и, стараясь избавиться от этих неприятных мыслей, стал думать о театре.
Эти мысли невольно сменились другими мыслями - об одной из актрис. Он интересовался ею год тому назад и даже добивался ее близости, но потом отстал... Его отговорили...
Она была танцовщицей.
Карим улыбнулся, вспомнив ее тело, ее красивые сильные ноги, но от этих мыслей его опять отвлек Жарковский.
- Товарищ Иманов, интересно знать ваше мнение? - спросил он вкрадчиво. - Завтра меня просят прочитать информационный доклад о деле Хамдама на партийном активе... Страшно все интересуются. Весь Ташкент! Я даже не ожидал...
- Ну что же... Надо прочитать! - сказал Карим.
Вечером после театра он привез Жарковского к себе на квартиру. Они ужинали вдвоем, и за ужином Карим осмелился намекнуть Жарковскому о том, что пора кончить все это дело.
- Как кончить? - недоумевая, спросил Жарковский и опустил глаза.
Карим увидел, что он прекрасно расшифровал его намек, но не намерен его принимать. В этом он убедился еще больше, когда Жарковский с несвойственной ему горячностью принялся рассказывать о необыкновенном резонансе дела, как бы аргументируя этим, что сейчас все пути к отступлению отрезаны.
